Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

Не стану загружать читающих этими подробностями, ничего они не убавят и не прибавят. У врачей, при всех издержках этой профессии, есть и неоспоримые преимущества. Зав нашим отделением связался с начальником городской милиции, чью тёщу избавил он от жёлчного пузыря, через полтора часа стали известны свердловский адрес и номер телефона Модеста Ковальского (вот, опять же кстати, доказательство тому, что и это редчайшее имя давалось, значит, не случайно, мало ли в громадном Свердловске Ковальских, кто-то на что-то уповал?). Ещё через час я разговаривал с ним. Вечером следующего дня старший Модест прилетел. Быстро, без нередкой волокиты, на самом высоком уровне была задействована санитарная авиация, вскоре Модик с дедушкой, сопровождаемые выделенным врачом, улетели в Свердловск…

Мог бы рассказать, как непросто далось это Модику, да и нам всем, как до последнего ждал он маму, но не хочу и вам, и себе портить настроение, пусть уж завершится этот рассказ хэппиэндом. Достаточно того, что мне выпало не только вспомнить, но и, когда писал это, вновь пережить те тревожные события. Приятного, как нетрудно догадаться, мало.

Ангелина

Глаза у неё отцовские – ртутно-светлые, едва окрашенные. Когда Лина сильно разозлится, не владеет уже собой, они вдруг слепо белеют. Точь-в-точь как у Юры. И я иногда пугаюсь этих двух нацеленных на меня маленьких шаровых молний, грозящих взорваться непредсказуемой, ярой необузданностью. Боюсь, подумать только, собственную дочь, маленькую, тоненькую четырнадцатилетнюю девочку. Надеюсь, она не знает об этом и никогда не узнает. Беда в том, что вспыхивают эти молнии всё чаще и чаще, Лина всё откровенней делается своевольной, неуправляемой, и страшно представить, чем наше противостояние может однажды завершиться. Не дожить бы мне до этого дня.

Но сейчас я сама так разъярена, что лучше бы Лине держаться от меня подальше. А мне от неё. Я в жизни пальцем её не тронула, хотя порой ловила себя на том, что не только стукнула, но своими руками придушила бы. Это, конечно, не более чем расхожие, ничего не значащие слова, но маленькая фурия, названная когда-то мною Ангелиной, умудрялась доводить меня просто до чёрного, беспросветного отчаяния.

С Линой мне всегда было нелегко, трудный, что называется, ребёнок, однако худо-бедно ладили и вожжи из своих рук я не выпускала. То натягивала их, то ослабляла, договориться, во всяком случае, удавалось почти всегда. Но в последний месяц Лина стала попросту невыносимой – дерзкой, враждебной, будто напрашивалась на очередной скандал. И даже мама моя, не в пример мне терпеливая и снисходительная к внучкиным выкрутасам, великая мастерица всяческих компромиссов, терялась и пугалась.

Я догадывалась, откуда ветер дует. Лина разительно изменилась, когда задружила с Машей, стервозной девицей из соседнего подъезда. Не зря говорят, с кем поведёшься, того и наберёшься. А у Маши, законченной, несмотря на юный возраст её, дряни, было чего набраться. Знала я это не понаслышке – мама общалась с Машиной бабушкой.

Я вообще не в состоянии была постичь, что у них может быть общего. Маша на три года старше, выглядит вполне зрелой женщиной и ведёт себя соответственно. Точней, соответственно женщине нехорошей, вульгарной. Мы с мамой из кожи вон лезли, чтобы отвадить Лину от Маши, использовали все мыслимые и немыслимые доводы и средства, но ничего не добились.

Грешила я не только на Машу. Всё-таки до последнего надеялась, что победит в дочке здоровое начало, не скатится она в помойную яму, где барахтается уже Маша. В конце концов, Лина ещё ребёнок, она даже на свои четырнадцать не тянет, хилая тростиночка. И не только на пресловутый переходный возраст, когда все подростки порой невыносимыми становятся, грешила. А ещё, не меньше, грешила я на гены, доставшиеся Лине по наследству, Юркины гены. Смесь, одним словом, получалась гремучая. Потому многое, чересчур многое старалась я ей прощать, но то, как безобразно поступила она с бабушкой, простить не могла. Не могла и не должна была простить.

Началась эта гадкая история два дня назад. Лина заявила, что поедет в субботу праздновать день рождения на дачу к каким-то Машиным приятелям. С ночёвкой. Меня чуть удар не хватил. И бабушку тоже. Я сразу же сказала, чтобы и думать не смела, сначала ей придётся перешагнуть через мой труп. Сценка разыгралась не для слабонервных. Лина настаивала на своём, сначала просила, умоляла, рыдала, потом перешла на крик, доказывала, что уже взрослая и не нуждается ни в чьей опеке. И что всё равно поедет, как бы мы ни сопротивлялись. Разве что про мой труп не вспоминала. Бабушка, нередко потакавшая внучке и вступавшаяся за неё, на этот раз была настроена ещё решительней меня.

Вскоре нам с мамой надоело выслушивать несомый Линой вздор, и я прекратила диспут. Предупредила, что просто-напросто запру дверь на ключ, пусть, если так уж ей невтерпёж, прыгает с нашего пятого этажа.

Дело осложнялось тем, что у меня выпавшая суббота была рабочей, приходилось оставлять Лину один на один с бабушкой. Но сейчас меня это не особенно тревожило – в том, что мама костьми ляжет, но не выпустит Лину, что бы та ей ни тарахтела, за порог, я не сомневалась.

Лина всё-таки улизнула из дома. И для этого ей не пришлось прыгать с пятого этажа. Она поступила иначе. Хитроумно и подло. Бабушка, как мы условились, закрыла дверь на ключ, положил его в карман халата. Эта маленькая чертовка подкараулила, когда бабушка пойдёт в туалет, в самый последний момент ловко выхватила ключ из кармана, втолкнула внутрь бабушку и молниеносно закрыла снаружи дверь на задвижку. Потом, не обращая внимания на бабушкины крики и стуки, намарафетилась, принарядилась и убежала.

Было это около четырёх часов дня. Я вернулась домой в половине шестого. У мамы случился сильнейший сердечный приступ. Я нашла её в состоянии тяжеленном, думала, вообще потеряю. Вызвала «скорую», прибыла она, к счастью, быстро. Врач хотел маму госпитализировать, но та наотрез отказалась. Мне тоже не удалось её уговорить. Накачал доктор маму лекарствами, привёл немного в чувство, велел, если состояние ухудшится, сразу же вызывать кардиологическую бригаду. Слава Богу, обошлось, самого страшного не случилось…

Лина вернулась домой в воскресенье вечером. И вот настрадавшаяся мама лежит в своей комнате, а я, чтобы поберечь её, затаскиваю Лину в кухню, плотно прикрываю дверь. Дочь стоит передо мной, слушает, глаза её слепо белеют…

Я и в этот раз не