Секта-2 - Алексей Колышевский

– Фома, Фома, тебя стоило бы назвать по-другому. Фома Неверующий – вот для тебя самое подходящее прозвище. – Йегошуа обратился к Шимону: – Шимон, скажи, ты веришь мне? Веришь, что я могу сделать так, что мы вернемся домой с большим уловом?

– Я был бы совсем не против, Шуки. Не против, чтобы ты так сделал. Может быть, учитель рассказал тебе больше, чем всем остальным? Может, ты и впрямь теперь можешь, – Шимон принялся по-порядку загибать пальцы, – повелевать рыбами, успокаивать бури, обращать в бегство римских солдат, насылать на проклятых хасмонеев чуму? Ты правда все это можешь? Быть может, в твоей власти, о могучий Шуки, велеть водам расступиться, чтобы мы могли подбирать рыбу прямо со дна морского? Ах, как бы мне хотелось верить в это, дорогой мой Шуки! Но увы… Садись обедать, хватит болтать пустое.

Йегошуа вновь улыбнулся, но на сей раз одной улыбкой дело не ограничилось. Он задрал голову, поднял руки, развел их в стороны, словно хотел обнять целое небо, и почти беззвучно произнес несколько слов, причем самое последнее слово он прошептал так тихо, что его мог бы различить лишь тот, к кому оно было обращено, при том условии что он обладал умением читать по губам.

– Смотрите же, Фома Неверующий и Шимон Безверный. Я делаю это не своей силой, но силой того, кто надо мной. Смотрите и уверуйте в силу Отца нашего. Оставьте людское неверие, насладитесь Божественным светом!

Вначале ничего не происходило, но вот баркас, неподвижно стоявший до этого на совершенно спокойной, штильной воде, весь внезапно задрожал, а море вокруг забурлило, словно они находились сейчас в огромном котле с кипящей водой и под котлом этим кто-то раздувал угли.

Фома и Шимон в ужасе принялись было метаться по корме, чуть не сбив друг друга с ног, рискуя свалиться за борт, но Йегошуа успокоил их и заставил сесть, уверив, что бояться нечего:

– Еще немного, и мы увидим открытое дно морское.

Так и случилось: вся вода постепенно ушла, словно во время невероятного отлива, и на открывшемся взору троих галилеян дне повсюду кишела рыба всех возможных пород, не успевшая уйти вместе с водой. Появились и первые охотники за столь щедрой добычей – чайки. Во множестве слетались они со всех сторон и так между собой дрались, так вопили, что нашим рыбакам приходилось не разговаривать, а кричать. Выйдя из баркаса, увязая в зыбком песке где по щиколотку, а где и по колено, они принялись подбирать рыбу и кидать ее в свою лодку и довольно быстро набрали количество, достаточное для того, чтобы всякий назвал их лов удачным, но также и для того, чтобы не пойти ко дну от перегруза. После того как рыба была собрана, будто грибы после дождя, Шуки со товарищи принялись ожидать прилива. У них на глазах вода быстро начала прибывать, подняла баркас, и вот он уже закачался на волне.

– А теперь хватит прохлаждаться! – Шимон как ни в чем не бывало уже сидел у руля и командовал: – Быстро на весла! Ставить парус! Базарный день не такой уж и длинный, нам нужно поспеть, чтобы все продать. Быстрее, я сказал!

Что есть силы налегая на весла, Фома улучил минутку, когда Шимон осматривал показавшуюся береговую линию, и прошептал, обращаясь к Шуки:

– Знаешь, сейчас, кажется, самое время его макнуть.

Шуки, изнуренный греблей, лишь процедил сквозь зубы:

– Ни к чему. У каждого своя работа.

Фома в ответ только пожал плечами. Он так до конца и не поверил в то, что видел своими глазами.

С уловом вышло все как нельзя лучше. Удалось без хлопот сдать всю рыбу какому-то торговцу, получив от него хорошую цену. Шимон радовался, словно ребенок:

– Еще два-три таких улова, и мы сможем доплыть куда угодно, не только в Александрию. Ты и завтра сделаешь то, что сотворил сегодня, да, Шуки?

Йегошуа покачал головой:

– Нет, Шимон. Не стоит искушать Предвечного своими просьбами. Завтра мы, как и подобает рыбакам, закинем сеть и станем ловить как все.

– Но почему? Ведь ты и сам знаешь, что чем больше мы поймаем, тем быстрее сможем отправиться в Александрию?! – почти в один голос воскликнули Шимон и Фома.

– Потому, – наставительно ответил им Шуки, – что во всем должно существовать равновесие. Если мы сегодня поймали много, это значит, что кто-то остался ни с чем, а у него наверняка есть семья, дети, и они точно так же нуждаются, как и мы. Нет, что решено, то решено. Завтра мы станем ловить как все.

И в день следующий, и в другие дни сеть приносила им достаточное количество рыбы. Наконец в один из вечеров Мирра, подсчитав после ужина выручку, сказала, что, на ее взгляд, уже вполне достаточно, чтобы отплыть в Александрию им троим.

– Мама? – Шуки с недоумением уставился на нее. – Ты сказала нам втроем, но почему? А как же ты?

– Я тебе стану обузой, сынок. Да и негоже взрослому сыну цепляться за подол матери. Я не останусь здесь и не вернусь в Назарет, я пойду домой. Не ищи меня, когда вернешься, потому что я сама найду тебя. Я раньше узнаю о твоем возвращении, чем нога твоя коснется родного берега. Прости, сынок, но так надо. И хотя мое материнское сердце сейчас наполнено горем и слезами, я все же поступлю так, как мне было завещано поступить. Прости меня. Завтра на рассвете отходит в Александрию финикийское судно, на нем вы и уплывете. Нельзя больше медлить. И так уже многие артельщики, а через них и прочие недоумевают, как это вам втроем удается поймать так много. Их зависть и излишнее любопытство накличут скорую беду, приведут сюда наших гонителей. Вам нужно уплыть на рассвете, – убежденно повторила Мирра.

В ту ночь мать и сын не сомкнули глаз. Небо над Галилеей было усыпано звездами, и казалось, что на иссиня-черном бархате кто-то рассыпал горсть серебряных монеток. Шуки принялся было считать звезды-монетки, дошел до тридцати и сбился. Тогда он наклонился и положил голову на колени матери, та с нежностью провела рукой по его волосам и поцеловала в лоб:

– Мальчик мой…

– Что, мама?

– В ночь, когда ты родился, на небе было почти столько же звезд.

– Почему ты говоришь «почти»? Их что, было меньше? Больше?

– На одну больше, – улыбнулась Мирра. – Она из всех была самая яркая. Сейчас ее нигде не видно, она исчезла вскоре после твоего рождения.

– Мама? – Шуки вздрогнул. – Ты ничего не слышишь? Что-то шумит, словно ревет толпа и нет ей ни конца ни края. Ревет что-то недоброе для меня…

– Нет, сынок. В мире все тихо, все спит. Тебе послышалось.

– Может быть. – Он успокоился было, но внезапно вновь напрягся, и мать почувствовала, что он весь дрожит. Обняла его, вжалась лицом в волосы, поцеловала макушку:

– Ничего не бойся, сынок. Даже когда на небе не останется ни одной звезды, знай, что тебе нечего и некого бояться.

– Но ведь мы больше с тобой никогда вот так не сможем любоваться ночным небом, мама. Ты же знаешь об этом не хуже меня. Мое сердце сжала петля, и мне так горько, так обидно и тяжело, что я не хочу идти вперед. Я хочу остаться здесь, с тобой, прожить жизнь обыкновенного человека, хочу, чтобы ты все время держала мою голову на коленях, так же, как сейчас. Мне очень страшно, ведь я знаю свою судьбу наперед, а люди не должны знать будущего.

Мирра закрыла глаза. Ей очень хотелось согласиться с сыном, сказать ему: «Оставайся подле меня, и забудем обо всем, убежим, уплывем еще дальше, на Кипр, в Грецию, туда, где никто никогда тебя не найдет». О, как ей хотелось сказать это сейчас! Но вместо этого она еще крепче сжала губы и не проронила ни единого звука, только рука ее продолжала медленно гладить Йегошуа по голове. В этом мире лишь женщине дана сила так молчать.

Наутро Мирра проводила корабль и долго стояла на берегу, силясь увидеть давно исчезнувшую за горизонтом точку белого финикийского паруса. Потом она медленно повернулась и пошла вверх, туда, где над холмами показалось солнце.

Рождение зла

Москва

Лето 2008 года

Настя посещала занятия в академии каббалы уже около месяца, и с каждым днем эта часть ее новой работы все больше вызывала в ней невероятное чувство, распирающее душу, образующее в ней разлом, рваные края которого никак не хотели сходиться. С одной стороны, она, проникая все больше в суть этого нового для нее мира, не в состоянии была перевести дух, настолько затягивала ее казавшаяся в самом начале непостижимой мудрость, привлекала своими бесконечными таинственными коридорами, что день ото дня становились все более освещенными и пригодными для путешествий мысли. Легкость, с которой каббалисты-преподаватели объясняли устройство этой жизни, логику процессов мироздания, суть любви людской, поражала и одновременно с этим заставляла верить в то, что именно так на самом деле все и происходит, что любовь возможна лишь тогда, когда присутствует наполнение одного человека за счет другого, и наоборот, то есть наполнение взаимно! Что счастливая, успешная семья – это мужчина, женщина и между ними Творец – Природа, так каббалисты трактовали Бога и семью. Все это было совсем не похоже на то, что говорилось в церкви, которую Настя все же продолжала посещать, всякий раз с замиранием сердца заходя внутрь храма и подолгу молчаливо простаивая возле распятия, мысленно разговаривая с тем, кто две тысячи лет назад в сопровождении своей матери Мирры и деда, пастуха Азима, спустился с гор в долину и нашел приют в доме плотника. Она разделила для себя веру, в которой была крещена, и работу, которой вынуждена была заниматься за неимением лучшего, пусть даже работа эта и была связана с вещами, на первый взгляд бесконечно далекими от официальной церковной позиции.