Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

дорога занимает лишь 3–4 дня… — рядом словно из воздуха появился Дубельт. После того, как стала известна правда о предательстве Зубатова, генерал сначала замкнулся, считая это своим личным поражением, но чем дальше, тем больше оживал.

— На что вы намекаете? — спросил я.

— Я прямо говорю. Если царю потребовалось больше недели, чтобы принять решение о судьбе новых земель, то это было решение, которое стало выражением не только его воли, но и всех, кто имеет хоть сколько-то власти в Санкт-Петербурге.

— Не очень уважительно по отношению к государю, не находите?

— Просто они разные, Александр и его отец, — Дубельт пожал плечами. Вот тоже мне, набрался вольностей вдали от престола. Впрочем, слушать истории генерала жандармерии я всегда любил. — Например, вы слышали о скандальном появлении нового, самого восточного поселения России в 1850-м?

— Нет.

— Николаевский пост, прямо в месте впадения Амура в Тихий океан. И это при том, что у нас был договор с Китаем, по которому все освоенные земли вдоль Амура остаются их зоной влияния.

— То есть мы тогда нарушили договор?

— Не совсем, — Дубельт покачал головой. — Никто не знал, куда течет Амур, где будет его устье, и доберется ли он, вообще, до Тихого океана. То есть неизвестность, и многие боялись ее нарушить. А вот капитан Геннадий Невельский не испугался, прошел до конца, взял на себя ответственность, а царь ее принял. Несмотря на то, что многие боялись и предлагали отступить, он сказал прямо. Где был поднят русский флаг, он уже спускаться не должен…

Дубельт замолчал, а я думал о том, что уже слышал эту историю. Только не про конкретного капитана, а про генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева. Он же еще перед назначением заручился поддержкой Невельского и договорился об этом походе, он поддержал это решение перед царем. И три силы — каждая на своем месте — изменили ход истории. Не будь хотя бы одной из них, и ничего бы не случилось.

А что у нас? Есть я — Невельский. Есть великие князья, готовые сыграть роль Муравьева-Амурского. Но вот Александр — это совсем не Николай.

Мы с Дубельтом еще раз переглянулись, а потом молча зашли в здание. Надо было рассказать последние новости нашим и, пожалуй, заранее обсудить, что мы будем делать дальше.

* * *

История порой любит повторяться.

Вновь мы добились невероятного успеха, а царь опять отправил к нам Горчакова. Правда, на этот раз Александр Михайлович, несмотря на новый орден и звание министра иностранных дел, выглядел совсем не так бодро.

— Поздравляю… — начал было он, но Николай Николаевич оборвал его на полуслове.

— Давайте без лишних слов, Александр Михайлович. С каким решением дяди вы прибыли?

— Мир, — выдохнул Горчаков. — Посланники Лондона и Парижа получили подтверждение своих полномочий и передали заранее заготовленные конверты.

— Даже интересно, к скольким вариантам они заранее готовились, — хмыкнул Николай.

— Ко многим, — кивнул Горчаков. — Несмотря на то, что ваших успехов, тем более таких быстрых успехов, было сложно ожидать. Тем не менее, у них в запасе нашелся вариант с полным признанием положения на земле.

— Это не все, — я внимательно смотрел на Александра Михайловича.

— Все, — удивил меня тот. — Никаких дополнительных условий. С Турцией мы вольны договариваться, как пожелаем того сами. Единственное, о чем они просят — это открыть русский рынок для своих товаров и обещают сделать то же самое для наших.

— Звучит неплохо, — Дубельт обвел взглядом собравшихся, но почему-то никто кроме него не выглядел довольным.

— Звучит действительно неплохо, но… — Горчаков покачал головой. — Мне вот, например, не нравится, что победа дала нам территории и деньги, но совершенно лишила шанса обновиться изнутри. Пусть, — тут он бросил взгляд на меня, — и не так, как мне когда-то хотелось, но в любом случае Россия должна двигаться вперед.

— Мы движемся, — возразил Дубельт. — Вы бы видели, как выглядела эта армия еще полгода назад, и как сейчас мы прошлись огнем по в разы превосходящему нас противнику.

— Вы — это еще не вся Россия. И, боюсь, созданного вами импульса после возвращения окажется недостаточно для полноценной трансформации.

— А вы чего боитесь, Григорий Дмитриевич? — Дубельт посмотрел на меня.

— Новой войны, к которой мы можем оказаться не готовы и которая будет стоить нам огромной крови.

— Но разве любая война не заканчивается миром? Или вы хотите вырезать врага под корень, как когда-то Рим сделал с Карфагеном? Добраться до Парижа с Лондоном и засыпать их солью?

Дубельт думал, что пошутил, а я вот реально задумался. На мгновение.

— Вы же знаете, что у нас был контракт с лордом Кардиганом? — я посмотрел на генерала и дождался его кивка. — Так вот мы выполнили свои обязательства, поставили лорду «Ласточки», но на этом вся наша торговля заглохла. Как и попытки выйти на других покупателей через газеты и кружки оппозиции на западе. Знаете почему?

— Прошу прощения, не интересовался экономической деятельностью.

— А там не совсем экономическая эта деятельность. Волохов по моей просьбе следил за ситуацией и собрал все возможные детали. Так вот «Ласточки» были доставлены на остров, но на их продажу выставили пошлины, превысившие их цену в несколько раз. Так они и пролежали на складе лорда Кардигана, пока не устарели. И никто его не поддержал в этом деле — потому что каждого, кто пытался, неожиданно ждало как будто совершенно не связанное с этим дело. Кто-то не доплатил налоги, кто-то внезапно получил назначение аж в Вест-Индию, а кто-то и вовсе неудачно заряжал новомодный револьвер и вышиб себе мозги.

— То есть все слова, что и наши товары попадут в Лондон и Париж по нормальной цене и на нормальных условиях — чушь?

— Ложь. Враг понял, что не сможет победить на поле боя, и просто решил поменять условия войны.

— Но разве Александр II этого не понимает? — Дубельт нахмурился, видимо, представив, что и его ведомству однажды придется действовать подобными методами. И ученику Бенкендорфа, который видел смысл тайной службы совершенно в другом, это не понравилось.

— Понимает, — ответил Горчаков. — Но царь под влиянием тети и брата считает, что стратегическая цель — это расширение страны и колонии. Он верит, что когда весь мир будет разделен, на