Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

class="p1">– Он родился в особенный день! – с воодушевлением сказал Сванхейд, как видно, довольная, что участвовала в таком событии. – В эту самую ночь вскрылся Волхов. Проснулся Ящер в глубине вод, в лесах пробуждаются медведи. Это значит, что ящер и медведь будут его покровителями. Вот вода. – Сванхейд сделала знак, и Илетай переставила поближе горшок с водой. – Как ты хочешь его наречь?

Свенельд опять сглотнул. Как? Да чтобы он помнил сейчас хоть одно имя, хотя бы свое собственное.

Всплыло в памяти, как он стоял на берегу Волхова и смотрел на движение льда. Думал о Годо, о том, как его сейчас не хватает. Годред… Но нет! Он не видел в личике ребенка ничего общего с Годо. Образ брата никак не совпадал с этим. Это не Годо. Это совсем другой человек, ему еще неведомый.

– Растерялся? – вздохнула Радонега. – Ясное дело, первенец же. Ну, с поди с женой посоветуйся.

Она подвинулась, и Свенельд вспомнил о Вито.

– Где она? – хрипло выдавил он.

Мелькнуло дикое чувство, что Вито он больше не увидит. Она исчезла, дав жизнь этому розовому крепышу, как исчезает зерно, когда появляется росток. Яблоневый цвет опал… Ее унесло движением льда на Волхове, и вот-вот этот лед растает, а с ним и…

И тут он ее увидел. Вито, лежала на полке́ позади стоявших женщин, на свежей соломенной подстилке. Уже умытая, переодетая в чистую сорочку, она была бледна, как льняное полотно. Ее светлые волосы были расплетены и разбегались с подушки десятками спутанных тонких ручейков. Это придавало ей русалочий, неживой вид, но Свенельд чудом вспомнил: волосы роженице расплетают, чтобы убрать все преграды для младенца.

Ее глаза смотрели на него и жадно искали его взгляда. Она так обессилела, что не могла говорить, но в ее глазах отражалось все, чем она была полна: облегчение, гордость и надежда. Мальчик, живой здоровый мальчик. Его появление на свет она несколько лет считала главной целью и смыслом собственной жизни, и вот она совершила это. Сейчас ей казалось, что она безропотно готова умереть. Еще и для того, чтобы не пришлось когда-нибудь пережить это снова.

– Вито… – Свен шагнул к ней с ребенком на руках. – Ты… ты знаешь… как ты хочешь его назвать?

– Да, – осипшим слабым голосом ответила она; Свен не узнал го́лоса своей жены и через это понял, какие муки ей пришлось претерпеть. Она сама как будто переродилась и из тонкого цветка, который он знал, сделалась женщиной. – Я хочу… чтобы он был Мстислав… как мой брат.

– Хорошо, – с облегчением согласился Свенельд. – Как скажешь.

Этого брата Мстислава он знал – виделись несколько раз. Правда, помнил он его слабо, но это и к лучшему. Имя Мстислав, на Волхове неизвестное, ни о ком ему не напоминало. Оно относилось только к этому головастику с щелочками глаз и стиснутыми кулачками.

Держа его на одной руке, Свен запустил вторую в горшок с водой, зачерпнул в горсть, вылил на голову младенца и сказал:

– Я признаю этого ребенка моим и даю ему имя… Мстислав, Свенельдов сын.

На первых словах ребенок, ощутив текущую по лицу воду, завозился, фыркнул, а на последних завопил…

Глава 2

Настала пора, у мери называемая «витшанг» – месяц половодья. Вскрылись реки, стаял снег, и теперь от ворот Силверволла открывался вид на яркий сине-рыжий простор: отраженное в ручье, прудах и озерцах синее небо, рыжая прошлогодняя трава и осока по берегам. Уже скоро все зазеленеет – и не заметишь как. Меряне отмечали Ого-тулан-юд – Ночь больших костров, весеннее поминание предков, и Даг с семьей тоже отнес жертвы на Бьярнхединов курган. Вслед за тем приходит Праздник семян. У мери не пахали полей, как это делали словене и поляне. Живя среди бескрайних лесов, раз в несколько лет они выбирали подходящий участок леса и срезали с каждого дерева широкое кольцо коры, иногда подрубали ствол, чтобы он засох стоя. Не приходилось даже валить дерево. Следующей весной участок поджигали – обложенные хворостом сухие стволы жарко горели на корню, потом падали и догорали уже на земле. Пал рыхлили, для чего годились даже простые палки, и в смесь золы и прогоревшей земли бросали семена ржи, полбы, овса. Урожаи бывали огромные – с одной мерки посеянного зерна после жатвы и обмолота получали тридцать, а в хороший год все пятьдесят мерок, причем зерна чистого, без сорняков – их семена сгорали в почве. На второй год урожай падал вдвое, но оставался еще хорошим. На третий год участок забрасывали, он зарастал травой и превращался в пастбище для коз и овец, а потом постепенно вновь покрывался лесом. Только вокруг Силверволла, не желая в поисках нетронутой чащи покидать насиженное место, русы распахивали давно обработанные земли, но для этого требовалась лошадь и соха, а урожай был всего-то три мерки с одной.

В пору, когда поджигали высушенные делянки – делалось это в конце месяца виштанг или в начале месяца кыраш – клубы дыма висели над лесами со всех сторон. Неотвязный запах гари изводил, от него было некуда деться. В иные дни дымное марево делалось таким густым, что солнце едва проглядывало сквозь него, будто глаз робкого великана, и можно было в полдень смотреть на него, не опасаясь ослепнуть. «Солнце черно, земли канули в море…» – нараспев повторял Даг. Дальше он не помнил, но говорил, что это из древней песни о самом конце мира.

Когда земля высохла, на Даговом дворе все пришло в беспорядок. Поленницу убрали, на двор привезли ошкуренные бревна и стали класть из них срубную пристройку, чтобы сообщалась с основным домом с задней стороны. Эти бревна – сосновые на стены, еловые на кровлю, – Даг начал готовить, сделав на стволах затесы, еще в тот год, как сыновья только ушли на Хазарское море. Он мог лишь надеяться, что они вернутся живыми, но вполне естественно предполагал, что после возвращения они сразу женятся и им понадобится жилье. Кто достанется им в жены, как они предпочтут жить – по-прежнему с отцом или заведут свое хозяйство, одно либо два, – он не знал и поэтому самого строительства не начинал.

Зимой после возвращения сыновей лес, за четыре года полностью высохший, срубили. Весной с бревен сняли кору – в это время она легче отслаивается, – и решеткой уложили бревна досушивать, замазав срезы глиной, чтобы смола выходила не через них, а через сам ствол. Так он делался прочнее и приобретал красивый красноватый цвет. В конце санного пути бревна привезли на Дагов двор и, когда снег стаял и земля подсохла, приступили к делу. На землю сперва положили камни, на них бересту, чтобы бревна не гнили.

Посоветовавшись, решили, что своего хозяйства Арнор заводить пока не станет, а всем вместе женщинам будет легче управиться со скотом и детьми. «Арно ведь когда-нибудь уйдет от нас, – говорил Даг сыну. – Мы с Ошалче хотели бы, чтобы Снефрид ее заменила, иначе нам придется разделить и скот, и челядь». Даг не забывал и о намеках Виги и прикидывал, где возводить помещение для него. Размеры двора позволяли еще одну пристройку совсем с другой стороны, со входом через сени. «Скажи спасибо, что не через хлев, шоля!» – утешал брата Арнор. Со всеми этими новшествами Дагово жилище должно было приобрести очень причудливые очертания, но Даг только радовался, воображая, сколько народу, с новыми женщинами и детьми, под его рукой вскоре соберется. «Нам нужна своя часть дома, – тихонько говорила Снефрид Арнору, – потому что в этой детей уже достаточно!»

В один из таких дней Арнэйд была в кудо и готовила похлебку из мяса диких уток, которых братья утром настреляли на лесном озере, крупы и свежей зелени. Со двора доносился стук топоров: Даг с обоими сыновьями, Веденга и кое-кто из соседей трудились, складывая венцы, оставляя, по мерянскому обычаю длинные концы бревен на углах. Было готово уже четыре венца, весь двор усыпан щепой. Вдруг в кудо вошел Виги, источая смолистый запах.

– Арно! Что у тебя тут есть? К нам гости приехали!

– Кто еще? – Арнэйд обернулась.

– Не поверишь – сам Тойсар.

– Тойсар? Из Арки-Варежа?

Изумленная Арнэйд опустила ложку. Тойсар никогда не бывал в Силверволле – он предпочитал не отходить далеко от своих священных рощ и ради дружбы пару раз в год приглашал Дага к себе.

– И он, и Талай с ним, и еще два каких-то пойги[49], – подтвердил Виги. – Приехали по Огде, на лодке. Ошачле просит найти пива и сыра.

– Зачем они приехали?

– А ёлс его маму знает! Надо думать, поговорить про те дела на Келе-озере. Но раз уж он