Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Но Щусева заинтересовало не это, его взгляд устремился к подоконнику, там находилась витрина из красного дерева, под стеклом которой лежали необычные вещи. А именно шпора, копье, два медных ангела с древков знамен и многое, многое другое.

– Это вещи с Куликова поля, – пояснил Олсуфьев. – Что-то из коллекции отца, многое я и сам покупал у местных крестьян, что они находили при распахивании.

– Юрий Александрович, будьте добры, покажите поближе вот эти кресты эн… клон… – Щусева охватило волнение, он забыл название такого креста-складня.

– Энколпионы.

Олсуфьев бережно достал одним за другим три крестаэнколпиона.

– Нижняя створка с изображением святых Бориса и Глеба, – перечислял граф, – лицевая створка с рельефными изображениями пророка Ильи со свитком в средокрестии и полуфигурами святых в медальонах по концам и створка с расширяющимися, чуть скругленными концами, украшенная рельефной композицией Христа во гробе.

Щусев изумленно качал головой. Как-то он сразу весь притих, сжался и будто бы уменьшился в размерах. Словно эти кресты – великаны из прошлого, а он, такой крепкий кряжистый мужик, – песчинка настоящего.

– Они с поля сражения, – пояснил Олсуфьев, но Алексею Викторовичу и так ясно, откуда эти кресты. – Находок много, и порой трудно вычленить их возраст, но эти именно оттуда. Тринадцатый, четырнадцатый века.

После обеда решили посетить Красный холм – самое высокое место Куликова поля. Там и предполагалось строить храм.

– У меня к вам большая просьба, – обратился Щусев к хозяину усадьбы. – Возьмите с собой энколпионы.

Издалека виднелась чугунная колонна-памятник Дмитрию Донскому. Богато декорированная, она завершалась золоченой маковкой с могучим православным крестом и являла собой выдающееся произведение русского литейного искусства.

– Я считаю, что это одна из лучших работ Брюллова, – сказал Олсуфьев. – Динамичность, безупречность пропорций, строгость каждой линии.

– Да. Согласен, – медленно произнес Щусев, когда они подошли к колонне. И вновь он ощутил себя чем-то невесомым. Семечком в яблоке. Помолчал. – Как велико величие этого памятника. Простите за тавтологию. Духовный столп. Триумфальный!

– Крестьяне окрестных деревень стали здесь устраивать праздничные гуляния. Особенно ярко и шумно на Троицу. Так и говорят: «на памятнике», «идем на памятник».

– На памятнике? Это как это? – Алексей Викторович был увлечен своими мыслями и не сразу понял смысл сказанного.

– Нет, на колонну они не забираются, – улыбнулся граф. – Так местные прозвали это место. Народным становится.

Опавшие осенние листья, подчинившись воле ветра, играли между собой. Алексею Викторовичу вдруг стало хорошо и спокойно. Он лег на траву, положив руки за голову, чем поверг в изумление своего спутника и его немногочисленную свиту.

– Алексей Викторович, у вас в планах поболеть? – нахмурился Олсуфьев. – Встаньте немедленно, застудитесь.

– Вы только посмотрите на эти фигуры!

По небу безмятежно плыли причудливые облака, превращаясь то из дельфина в орла, то из дракона в бабочку.

– Я и отсюда все прекрасно вижу, не обязательно класть себя на осеннюю землю. Алексей Викторович, вставайте! Ну что вы, ей-Богу, как…

– Болконский, – подсказал слуга графа.

– Как ребенок, – окончил фразу Олсуфьев.

Щусев нехотя сел.

– Дорогой Юрий Александрович, у меня к вам просьба, оставьте-ка вы меня одного.

– Чтобы вы тут на траве разлеживали? Ну уж нет уж.

– Оставьте, оставьте, покорнейше прошу. И шкатулку тоже. А сами поезжайте. До вашей усадьбы рукой подать, я сам пешком запросто доберусь.

Юрий Александрович хотел было что-то возразить, но только махнул рукой:

– Ну ладно, как изволите. – И зашагал прочь.

Через какое-то время к сидящему на траве архитектору подошел слуга Олсуфьева и протянул теплое вязаное покрывало:

– Граф велел.

– Угу, – промычал тот, погруженный в мысли, затопившие его.

А место-то страшное, тревожное. Как там у Блока? Строчки вспоминались тягуче, с многоточиями: «И вечный бой! Покой нам только снится… Сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица… И мнет ковыль… Не может сердце жить покоем… Недаром тучи собрались… Доспех тяжел, как перед боем… Теперь твой час настал… Молись!»

Алексей Викторович открыл шкатулку и жадно принялся разглядывать старинные кресты – находки этого места. Бережно, поочередно извлекая реликвии и держа их подолгу на ладони, Щусев испытывал необъяснимое чувство полета. Будто что-то из него хотело вырваться и улететь, и он всеми силами пытался сдержать это непонятное, невидимое, пытающееся ускользнуть из него.

Не давая объяснения своим действиям, он снова лег на землю и положил все три креста себе на грудь. Немного сдвинул в сторону сердца и стал смотреть на исполинский крест колонны, сияющий в лучах осеннего солнца. Так он лежал довольно долго. Сложенное квадратом покрывало примостилось рядом, и, несмотря на сентябрь месяц, лежать на голой земле – тепло. Тепло и на груди, будто железные кресты грели его. Даже становится жарко. Как будто большой крест и эти старые взаимодействуют. Как будто их привели на встречу – дедов с внуком.

Солнце припекало. Горячий воздух нервно обжигал лицо, руки.

– Словно в Абиссинии, – пробормотал Щусев. – Брат Петр там бывает. Вы нас часом не перепутали? – усмехнулся он, непонятно к кому обращаясь.

Клонило в сон. Мысли путались. Тяжело дышалось, казалось, что в воздухе недостаточно кислорода. Очень жгло грудь. Будто на лежащие кресты-энколпионы наставили увеличительное стекло, и они словили луч то ли от солнца, то ли от слепящего креста колонны. Еще немного – и вспыхнет.

И вдруг на поле с разных сторон появились два человека. Не просто два человека, а два воина, одетые в доспехи. У каждого по лошади. Откуда они здесь? Зачем? Щусев напрягся. Он переводил взгляд с одного на второго, всматриваясь в их сосредоточенные лица. Оба бородатые. Но справа славянин, слева вроде как татарин. А копья, щиты для чего? Что у них на уме? Ребята, вы биться, что ли, собрались? Да ну, какая битва. Видимо, инсценировка. Олсуфьев, наверное, придумал. Он же помешан на истории. Только подождите, не разыгрывайте свой спектакль, я сейчас встану и уйду, чтобы не создавать вам препятствий. А то и в действующих лицах меня нет в вашей пьесе.

Алексей Викторович попытался приподняться. Не смог. Еще раз. Но его так вдавило, что не то чтобы ему встать сейчас, а как бы не уйти под землю.

Щусева охватила паника. А если его не заметят в траве и по нему пройдутся копытами? Хотел крикнуть, предупредить, но из горла вылетел только прерывистый звук, напоминающий клекот.

Тем временем славянин отложил в сторону щит и начал разоблачаться. Передумал? Сняв доспехи, человек остался в монашеском облачении – схиме, расшитой крестами. И в тот момент Щусев задохнулся от боли – кресты-энколпионы невыносимо пронзили грудь.

Алексей Викторович внезапно осознал смысл происходящего, будто кто-то дал ему это понимание.