Как рассказывать истории. Простая технология сторителлинга на сцене, работе и в кругу друзей - Мэттью Дикс

стараюсь вызвать у вас такое ощущение, ведь, пока пишу эти слова, я все еще там. Мне хочется, чтобы вы перенеслись туда же, чтобы почувствовали, будто сидите там рядом со мной, ощутили этот момент так же, как я. Хочу, чтобы вы вместе с моим сыном почувствовали тяжесть в мочевом пузыре.

Одна из стратегий, позволяющих мне «усадить» вас в этот поезд вместе со мной, – использование настоящего времени. Все эти события происходят у меня на глазах – в буквальном смысле, – пока я пишу это предложение, и я надеюсь внушить вам ощущение, будто бы вы – внутри них.

В этом – магия настоящего времени: создание ощущения сиюминутного, непосредственного действия.

Даже если эти строки вы читаете в постели, или под потрескивание огня в камине, или, быть может, в ванной, какая-то частичка вас – рядом со мной в этом поезде, смотрит, как маленький мальчик отчаянно хочет в туалет. Настоящее время действует как временной магнит, притягивая вас в тот момент, куда мне нужно вас перенести. Именно благодаря ему удается «усадить» вас в поезд Amtrak где-то в центре Нью-Джерси летом 2016 года, или в мой Chevrolet Malibu на пустынном шоссе Нью-Гемпшира осенью 1991 года, или перенести в переполненный приемный покой скорой помощи 23 декабря 1988 года.

Настоящее время как бы приближает вас к тому моменту, когда происходили описываемые события. Может быть, вам даже покажется, что вы совершили путешествие во времени.

Между тем Чарли снова хочет попробовать пописать. Я думал, вдруг на этот раз он обратится к Элише, – но нет. Снова я. И опять мы идем с ним в туалет через вагон-ресторан.

– Этот – самый лучший, – говорит мне сын.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не напомнить ему о том, что он уже забраковал этот туалет: может быть, в этот раз нам повезет.

Два года назад знойным летним днем мы с Чарли и Кларой играли на школьном дворе, как вдруг он объявил, что хочет писать. Но на школьном дворе не было туалетов, и я сказал Чарли, что можно сделать это под деревом – или же пойти домой. Сын еще никогда не ходил в туалет стоя, не говоря уж о том, чтобы делать это под деревом, – и потому воспринял это предложение скептически. Я убеждал его. Уговаривал. Подбадривал. Даже сымитировал процесс. Спустя пару минут Чарли пописал – а я испытал такую гордость, какую редко испытывал в жизни.

– Вот бы и мне так, – произнесла Клара, когда я победно отбил пять по немытой ладошке Чарли.

Я обрадовался этому ее высказыванию. Чарли беспокоит меня. Его сестра на три года старше, но она из тех детей, что все ловят на лету, разговаривают законченными фразами и вообще, кажется, запоминают все, что видят и слышат. В ее мозгу – богатое хранилище полезной информации, к которому она то и дело подключается легко и непринужденно. И я боюсь, что Чарли начнет сравнивать себя со старшей сестрой – и не в свою пользу, – что у него сформируется комплекс неполноценности. Я уже наблюдал подобное у своих учеников, особенно в тех случаях, когда сестра была старше брата. Сочетание разницы в возрасте и тенденции мальчиков взрослеть гораздо позже девочек приводит к тому, что младшие братья нередко чувствуют себя полными тупицами. Я не хочу, чтобы и у Чарли сложилось такое мнение о себе, и потому при любой возможности его хвалю. И вот он пописал на дерево – и я, черт возьми, испытал за него гордость!

А Кларе так нельзя. Что ж, давно пора появиться хоть чему-то, что Чарли можно, а ей – нет.

Зато теперь он не может сходить в настоящий туалет – и я вижу, как его уверенность в себе тает на глазах. Он тяжело вздыхает – как умеют только маленькие дети: тихонько, но невероятно горестно.

– У меня будет повод гордиться собой – или я просто сойду с ума, – говорит он на обратном пути в купе.

Я открываю дверь в туалет. Сын качает головой. Снова вздыхает. Опять поражение.

Тут мне улыбается молодая женщина с двумя маленькими мальчиками: уже в пятый раз она провожает нас взглядом по дороге из туалета в купе. Кажется, она все понимает. А я – нет.

Вы заметили, что я сделал? Снова начал повествование в настоящем времени, всеми силами пытаясь «вернуть» вас в тот момент в поезде, – но потом перешел на прошедшее, чтобы рассказать о том дне, когда научил Чарли писать под деревом. И сделал я это намеренно, по двум причинам:

1. Мне не хотелось нарушать эффект «сиюминутного присутствия» в поезде, внося в историю другое событие, также происходящее в настоящем. А рассказав в настоящем о том, как учил Чарли писать под деревом, я рисковал «разбавить» этот эффект. Нельзя описывать в настоящем времени два или несколько событий, которые на самом деле произошли в разное время, – это все равно что надеть одну шляпу поверх другой.

2. Использование прошедшего времени в предыстории – это разумно. Ведь это событие произошло в прошлом и должно быть соответствующим образом представлено. Конечно, это правило работает не всегда, но в большинстве случаев. Так что, если сомневаетесь, – рассказывайте предысторию в прошедшем времени, не ошибетесь.

Поведав вам о том, как я учил Чарли писать под деревом, я заканчиваю этот эпизод таким образом, чтобы вернуть вас в настоящее время. И вот вы снова в поезде, снова идете вместе с нами по коридору мимо женщины с понимающим взглядом после очередной неудачной попытки. Если вдруг вы этот поезд покинули, я хочу, чтобы вы вновь вернулись ко мне.

Есть и другие причины для смены времени. Я иногда чуть переношу слушателей в прошлое, чтобы потом вернуть их в настоящее. Например, в «Сейчас будет больно», когда рассказываю о том, как друзья примчались ко мне и собрались за дверями моей операционной. Смотрите, сколько раз в этом абзаце я произвожу «временной сдвиг»:

Но на самом деле я не одинок – ведь когда медсестра позвонила в McDonald's, чтобы сообщить об аварии, дежурный менеджер связался с моими друзьями, а те, в свою очередь, обзвонили других друзей. Так запускается старый как мир механизм: одни друзья звонят другим – и вот уже приемный покой заполняется 16-, 17- и 18-летними ребятами в драных джинсах и футболках с изображением модных групп, и еще одним, 14-летним, который круче