Черный пепел на снегу - Яна Анатольевна Спасибко

расплачется, а нос раскраснелся. Всеволод с одобрением посмотрел на нормандку и вышел, чтобы дать женщинам обсудить случившееся. Компанией супруги он в последнее время тяготился.

В светлице повисло недолгое напряжённое молчание.

– Так бывает, – голос Астрид был с надрывом. Она позволила себе коснуться руки княгини. – Я много раз слышала, что иногда женщины, особенно после первых родов, впадают в состояние, в котором не ведают, что творят.

Анна отдернула руку, словно обожглась. От слов соперницы ей было не легче, а словно даже наоборот. На душу упал ещё более тяжёлый камень, окончательно придавив её к земле.

– Не кори себя, ты не виновата, – уходить вёльва не спешила, – просто ты осталась одна в трудный момент…

Выглядела она при этом вполне искренне, из-за чего Анна не решилась выгнать нежеланную гостью. Однако, Астрид, понимая, что ей здесь не рады, достаточно быстро удалилась сама.

Сергий, пожалуй, был единственным, кто безоговорочно поверил Анне. Он пришёл к княгине, чтобы вопреки церковным канонам вместе с ней помолиться за упокой души. У него сердце кровью обливалось от одной мысли, что невинное, не успевшее причинить никому вреда дитя будет захоронено без почестей за территорией кладбища, вместе с самоубийцами и преступниками.

Анна долго рыдала после молитвы, впервые чувствуя, что она не одинока в своём горе, и покаялась священнику в содеянном.

– А не казалось ли тебе, что твоя воля подавлена? Ты была сторонним наблюдателем происходящего или, быть может, всё же сопротивлялась, – он задумчиво пригладил голову. – Не верю я в то, что привиделось тебе сие.

Анна вздрогнула и посмотрела в тёмные понимающие глаза священника. В этом она боялась признаться даже сама себе, пытаясь убедить всех вокруг, да и себя за одно, что это она задушила ребёнка в момент помутнения рассудка. Эта мысль сводила её с ума.

– Вижу, сомневаешься, – Сергий не хотел давить на женщину, находящуюся в горе, но ему нужно было добиться правды, отчасти для того, чтобы снять с её плеч тяжкий груз вины. – Хоть ты перед родами и причащалась, а женщина и дитя в первые сорок дней, что должны пройти перед крещением, – лёгкая добыча для тёмных сил. Не думала ли ты, что кто-то заставил тебя?

– Хотите сказать, Лукавый меня толкнул?

– Лукавый бы долго ходил вокруг да около, соблазнял бы тебя, совращал твою душу, пока ты не поддашься на его уговоры, как это произошло с твоим супругом… – последняя фраза была сказана тихо, на грани слышимости, ибо и у стен есть уши. – То, о чём рассказываешь ты, больше на одержимость похоже. Грех тяжкий совершен не тобой, хоть и твоими руками.

Страшные воспоминания снова захлестнули Анну. Она отчётливо вспомнила, как кто-то бесцеремонно вторгся в её голову, как она отчаянно боролась за жизнь своего ребёнка, воя от бессилия.

– Я должна рассказать об этом мужу, – тихо и решительно сообщила она.

– А вот этого делать нельзя, – священник выглядел уставшим. – Он благоволит лукавому в женском обличьи. Верит ей. Не видит, как она совращает его душу и толкает на самые мерзкие поступки. В городе уже давно ходят страшные слухи. Люди боятся выпускать жён и дочерей из дому даже днём.

– Хватит! – резко оборвала его женщина, снова скатываясь в истерику, и уже мягче добавила: – Пожалуйста…

– Поплачь, – благословил её Сергий, видя, как слёзы снова заполнили ясные голубые глаза. – Сейчас каждая твоя пролитая слезинка – это как молитва за её душу.

Он, невзирая на церковную дистанцию, которую должен держать с прихожанами, легонько обнял её за плечи. И было в этом неловком движении что-то настолько родное, отеческое, что Анна разрыдалась в голос, чувствуя, как ей действительно становится немного легче. А горе в её душе сворачивается змеёй, становясь меньше, но опаснее. Вот оно уже не горит, отравленное ядом. Оно становится холодным и острым, как сталь.

Дом Аркадии изнутри был светлым и просторным. Он словно дышал каким-то дремотным уютом, где пахло старыми книгами, сдобой и сушёными травами, а встревоженные посетителями пылинки лениво кружились в солнечных лучах, пробивающихся сквозь окна, не закрытые ставнями, но и не пропускающие внутрь холодного ветра. Богданка не удержалась и ткнула в окно пальцем. Оно пошло кругами, словно вода. Яга только улыбалась, наблюдая за непосредственностью своей новой ученицы.

– А как же ни окон, ни дверей? – девочка выглядела очень озадаченной, её волновало то, как на её глазах разрушается старая страшная сказка.

– Так было раньше, при моей предшественнице, – безмятежно ответила Аркадия. Стоило ведьме оказаться под крышей своего дома, морщины на её лице начали разглаживаться, а спина выпрямляться, она даже словно стала выше. – Каждая Баба Яга, занимая место своей наставницы, перестраивает дом по своему вкусу. Вот встанешь вместо меня на посту – хоть куриные ноги приделай, хоть лошадиный хвост пришей.

Богданка сначала нахмурилась – её, воспитанную в православной вере и крещёную, до сих пор коробило от того, что она должна стать на страже каких-то языческих, древних сил. Успокаивало лишь то, что Агне, единственная из всех встреченных в чужих краях, любившая девочку безусловной любовью, несмотря ни на что, верила Аркадии. Пожалуй, если бы не наставница, девочка бы приложила все силы, чтобы не встретиться с Бабой Ягой. При этом она отмахивалась от мысли, что сама же шла и вела своих спутников на зов Аркадии. Себя она успокаивала тем, что не знала, кем та является.

– Мы с тобой это вечером ещё обсудим, – Аркадия нахмурилась, словно прочитав мысли Богданки. – А пока брысь отсюда. Оба. Мне нужно поговорить с Агне.

Богданка ревниво хмыкнула, но всё же поднялась со скамьи и направилась к выходу. Къелл, помедлив немного и зло стрельнув глазами в сторону женщин, отправился следом за девочкой, позволяя ведьмам обсудить свои секреты.

Чувство беспокойства за Агне не оставляло его. Он всё чаще в мыслях называл её своей и сам же этого пугался, а потом осаждал себя, что и она уже не девочка, иные в её возрасте и внуков повидать успели. И выходя из дома, он ещё раз бросил в сторону Аркадии многообещающий взгляд, на что она лишь лучезарно улыбнулась. Мол, иди, ничего я ей не сделаю.

Воин вышел, задумавшись. В последнее время на него всё сильнее накатывала усталость и, оглядываясь назад, возвращаясь к началу зимы, он вспоминал, почему отказался от военных походов и решил осесть в родной деревне. Проделанный им в компании ведьмы и девочки путь казался тяжёлым даже для молодого и сильного воина, Къелл же сейчас чувствовал себя стариком.

Он всё чаще представлял себя мирным