Черный пепел на снегу - Яна Анатольевна Спасибко

Само упоминание об этой древней стихийной тьме было запрещено, и всё же, немного поднявшись в горы, можно было найти отголоски этого знания в наскальной живописи и амулетах, что оставили после себя первые люди. Если знать, где искать.

– Рано, – простонала Астрид, старательно вслушиваясь в эмоции. Сейчас она слышала, как мыслями своих обитателей дышит весь терем. Как видит сновидения об азарте охоты Всеволод. Как в людской под комнатой вёльвы какая-то девица прядёт себе приданое и мечтает о том, как встретит жениха и выйдет замуж, а мысли её порой скатывались куда-то вниз живота, вызывая там сладостную истому и приятный тянущий спазм.

Слышала панический, первобытный ужас захлёбывающейся собственным криком маленькой девочки нескольких дней отроду. И слышала нарастающее беспокойство её матери. За её эмоции, мысли Астрид уцепилась яростно, как паук вцепляется в попавшую в его сети муху, подтягивая себя к её сознанию, проникая к ней в голову, занимая её место.

Это потребовало от Астрид титанического усилия. Анна, почувствовав вторжение в своё сознание, яростно попыталась вытолкнуть непрошенную гостью. Но куда изнеженной боярской дочери до закалённой годами и заклятиями вёльвы. Она продержалась несколько мгновений, прежде чем Астрид смогла завладеть её телом.

На самом деле, для того чтобы взять под контроль на несколько минут чьё-то тело, не требовалось больших усилий. Опытной вёльве даже ритуал для этого был не нужен – было много более безопасных способов – человека можно было опоить, ввести в транс. Он через несколько минут и не вспомнил бы, где был и что делал: выветрилось из памяти, и всё тут. Но в этот раз ей нужно было больше. Астрид было нужно, чтобы Анна была в сознании. Видела собственными глазами, что творят её руки, билась в истерике от беспомощности, но ничем не могла помещать.

Внешне княгиня словно стала спокойнее: морщинки на обеспокоенном лице разгладились, щёки немного обвисли, появились не заметные обычно брыли. А губы тронула холодная полуулыбка, смотрящаяся совершенно чужеродной на открытом смешливом лице.

Астрид передёрнула плечами и пошевелила пальцами, привыкая к новому телу. Сдерживать Анну оказалось труднее, чем она рассчитывала. Вёльва чувствовала всё нарастающее давление в висках, а каждое нервное окончание дрожало, словно натянутая струна. Действовать нужно было быстро, пока у вёльвы ещё оставались силы, чтобы сдерживать Анну, запертую в собственном теле.

Она взяла с лавки подушку, набитую гагачьим пухом и, словно задумавшись, взвесила её в руках. Маленькая девочка, в отчаянной попытке докричаться до матери, заревела изо всех сил, чувствуя, как рвутся голосовые связки.

А Астрид, дождавшись, когда ребёнок замолчит на мгновение, чтобы сделать короткий, судорожный вдох, накрыла подушкой маленькое тельце.

Терем погрузился в звенящую тишину.

Энергия ребёнка, убитого руками собственной матери, серебристым маревом начала подниматься над бездыханным тельцем и тут же была перехвачена сетью заблаговременно поставленного проклятия.

Как только Астрид почувствовала, как напитанная горем и страданием жизненная сила попала в расставленную ловушку, она отпустила Анну, спеша вернуться в своё тело, чтобы успеть поглотить силу, пока та не развеялась. По всей коже и, словно даже по костям, прошли противные, зудящие вибрации, а вслед за ними – нечеловеческая боль, с которой сломанные и смещённые кости вставали на место.

С бледных губ её сорвался стон, а спину выгнуло дугой. Но даже несмотря на это, вёльва чувствовала облегчение. Ей нужно жить. Любой ценой. Ибо в Йотунхейм только что была отправлена ещё одна душа, обречённая на вечные скитания в холодных мрачных пустошах.

Как же ей повезло, что девочку не успели ни крестить, ни дать ей имя….

Утро у всех обитателей терема началось рано, со страшных новостей.

Челяди было объявлено, что положила ночью княгиня ребёночка после кормления неправильно, тот и задохнулся. Простое, понятное объяснение хорошо подошло, чтобы не будоражить умы людей и не плодить слухи.

Сама Анна никак не могла понять, как она могла собственными руками совершить такое деяние, и никак не находила этому объяснения. Она хорошо помнила, как её не слушалось собственное тело, как она пыталась сама себя остановить и ничего не могла поделать.

Мужу в содеянном женщина призналась сразу же, в надежде, что он тотчас прикажет её казнить, ибо после случившегося жизнь ей была не мила. Однако вопреки ожиданиям супруг нежно обнял её за плечи, прижав к широкой груди и попытался успокоить:

– Не кори себя, голубка моя. В том нет твоей вины. А то, что ты рассказываешь – тебе, наверное, с горя дурной сон приснился.

Анна в ужасе отстранилась от него. Всеволод всем своим видом выражал ей своё сочувствие, но сам словно ничего не чувствовал из-за утраты ребёнка. Ну умер, что ж тут поделаешь, так бывает. Нового родим.

Сразу после того, как из покоев княгини унесли маленькое тельце, к ней заявился Божен, дабы выразить свои соболезнования. Волхв рвал на себе волосы и заламывал руки, но делал это так неестественно, что опустошённая горем Анна невольно отметила – переигрывает.

Княгиня никогда не испытывала симпатии к этому человеку, которого её супруг держал при себе забавы ли ради, или из тёмного суеверия, но после его визита она ещё сильнее уверилась в своём убеждении, что человек он скользкий.

Божен же, видя, что княгиня не перебивает его, разошёлся ещё сильнее и попытался донести до неё мысль, что не отрекись они от старых богов, возможно, того бы и не было. А было бы – так они б не отказали безвинному дитя в достойном погребении, как какому-то преступнику.

То, что волхв перегнул палку, он понял сразу же, по потемневшему взгляду княгини. Нрав она имела спокойный, лёгкий, но тут, чувствуя какую-то странную тень удовлетворения, приказала высечь волхва на конюшне.

Всеволод вроде бы попытался вступиться за своего любимца, но видя, что супруге это принесёт успокоение, только пожал плечами. И наказал не калечить. Вдруг пригодится.

После обеда в светлицу княгини пришла Астрид. Шла она, хромая на обе ноги и опираясь всем весом на молчаливого Йона, болезненно кривясь при каждом шаге. С ней Анна, будь её воля, и говорить бы не стала – не раз слышала от дворовых девок, что пока она была сначала на сносях, а потом и с младенцем на руках, супруг её тешился в компании заморской гостьи. Но и гнать её, а тем более, пороть не посмела.

Астрид смотрела на Анну глазами, полными слёз и сочувствия. Нижняя губа её дрожала, словно женщина вот-вот