Черный пепел на снегу - Яна Анатольевна Спасибко

и для Богданки пояснила, – Леший – один из сильнейших лесных духов. Он хоть и проказлив, но и определённая польза от него тоже есть. Наверное, ты не раз слышала о том, что он заводил не уважающих лес охотников и грибников в самую чащу, либо выводил к людям заблудившихся такими вот тропами.

– Как он это делает? – Богданка заозиралась по сторонам, стараясь увидеть хоть какие-то признаки ворожбы, но предрассветный лес был всё тот же.

– Он сминает пространство, – Аркадия задумалась, – пожалуй, сейчас это слишком сложно для твоего понимания. Нам с тобой предстоит начать с азов.

Шли они действительно не долго. Даже Агне, потратившая много сил на борьбу с собственным оккупированным телом, не успела устать. Едва окончательно рассвело – лес расступился.

Они стояли у кромки большой поляны, залитой ярким восходящим солнцем. Снег, ещё окутывающий землю, редкими белёсыми пятнами отражал красные лучи зори, отчего пятна казались полыхающими.

У другого края текла река, то ли уже освободившаяся от ледяного плена, то ли в нём и не бывавшая, а через неё был перекинут мост. Обычный бревенчатый, но достаточно крепкий, он твёрдо стоял на сваях.

Рядом с мостом, чуть поодаль от воды стояла изба. Аккуратная и ухоженная, она меньше всего походила на логово легендарной ведьмы.

– А курьи ножки где? – в голосе у Богданки было столько обиды, словно она только ради них и шла.

– В фантазиях тёмных крестьян, – Аркадия хмыкнула. – Поймаю того, кто пустил этот слух – выпорю как сидорову козу.

– Он, наверное, уже… того, – осеклась девочка, вспоминая, что про избушку на курьих ножках ей рассказывала ещё прабабка.

– А вот это для меня не проблема, – Яга рассмеялась. – Идём в дом. Позавтракаем, побеседуем, – последнее слово было произнесено с нажимом и предназначалось для Агне. – Расскажешь мне, как мертвяка прикормила, а я подумаю, как его от тебя отвязать.

Светлица была залита лунным светом, обильно льющимся в помещение через настежь открытые ставни. Порывистый, по-мартовски холодный ветер носил по комнате какой-то мусор, занесённый с улицы, и шелестел страницами раскрытой на столе книги.

Страницы те были чрезвычайно тонкой работы, сделаны из пергамента, который невозможно было получить из кожи животного или взрослого человека. Вместе с привычным сухим шелестом они издавали звуки, похожие на тихие детские всхлипы.

Кто-либо, наделённый хоть толикой эмпатии, зябко поёжился бы, едва увидев эту страшную книгу, даже не догадываясь, из чего сделаны тонкие сухие страницы, и какие знания она хранит в себе.

Астрид всегда держала в тайне этот труд, написанный задолго до её рождения и доставшийся ей в наследство от другой могущественной вёльвы. Подальше от чужих глаз и поближе к своему чёрному сердцу. Но не сегодня.

Божен стоял рядом с раскрытой книгой, осторожно, двумя пальцами переворачивая хрупкие страницы. Волхв боязливо затаивал дыхание каждый раз, когда ему приходилось прикасаться к ним: каждое, даже самое лёгкое прикосновение несло в себе мучение даже для его наделённой силой и закалённой в тёмных обрядах душе.

Астрид лежала на спине на своей богато убранной лавке. Обнажённое тело её горело внутренним огнем, борясь за те крохи жизненной силы, которые ещё теплились в нём. Холодный, по-весеннему влажный ветер своими порывами приносил временное облегчение.

Она не могла вспомнить в подробностях, как добралась до княжеского терема. Пожалуй, если бы не Всеволод, чей разум был накрепко привязан к ней тёмной магией и рекой боли, что они вместе пролили, она так и осталась бы лежать на той поляне.

Будь на месте вёльвы кто-то другой, она махнула бы рукой на него, презрительно бросив: «не жилец». Падение с лошади почти всегда заканчивалось травмами, но редко кого подминают могучим, тяжёлым телом именно с целью покалечить.

Её тазобедренные кости были сломаны в нескольких местах, многие внутренние органы – отбиты и порваны нечеловеческой силы ударом о землю. Казалось, что у неё не осталось ни одного целого ребра. На одних лишь упрямстве и ненависти она тогда смогла подняться, чтобы сделать несколько выстрелов вслед убегающей в лес скотине – всё, на что у неё хватило сил.

Уже тогда, если бы не её бешеное желание жить, подкреплённое магией, кипящей в крови, Астрид бы молила о быстрой милосердной смерти. Однако, она терпела.

Вёльва уже который день находилась на грани сознания, чувствуя, как из тени к ней тянут свои давно остывшие руки те, кто ждёт её в Йотунхейме. Те, кто не обрёл покоя только потому, что проходящей мимо вёльве понадобилась их жизнь ради воплощения её планов.

Йотуны, как правило, могли испытывать только одну эмоцию, но прочувствовали её каждым клочком своего изменённого смертью сознания, эмоцию, которая их, не нашедших покой, сводила постепенно с ума, делая из них страшных потусторонних тварей. Иногда этим чувством был долг, иногда любовь. В случае Астрид – это была ненависть.

За толстой бревенчатой стеной захныкал младенец. Новорождённая княжна, как и все маленькие дети, хорошо чувствовала тёмную ворожбу. Она, ещё того не осознавая, действуя на одних инстинктах, силилась предупредить свою глупую, глухую к потокам силы мать о надвигающейся беде.

Но та лишь качала её на руках, баюкая и взволнованно целуя сморщенный лобик, чтобы проверить, нет ли у дитя жара, но никак не собиралась убраться подальше от страшного места.

Астрид застонала. Обряд, который они с волхвом пытались обрести, требовал от неё максимальной концентрации, которую и так было тяжело держать из-за разрывающей сознание боли.

Вёльва заметалась на подушке, пытаясь ухватить за хвост ускользающее состояние, в котором пребывала до сих пор, но только ещё сильнее разозлилась. Гнев странным образом придал ей сил, и она смогла вернуть себе самообладание.

Ребёнок за стеной заплакал уже в голос от страха и бессилия. Послышались тихие звуки колыбельной. Голос Анны дрожал и сам срывался на рыдания. Она не раз порывалась позвать на помощь кормилицу, но та словно не слышала её. Сама же княгиня не могла ни на мгновение оставить своё дитя, её тело и разум сковывал страх: от чего так кричит её ребенок, что, кажется, сейчас порвётся от натуги?

– Пора, – тихий шёпот волхва утонул в детском плаче, но всё равно был услышан вёльвой. Сам он с беспокойством поглядывал на Астрид, чьё верховенство над собой безоговорочно принял, едва смекнув, какую силу она накопила, и каким образом ей удалось это сделать.

Сам он не единождды практиковал чёрные обряды, но до сих пор не сталкивался с той силой, которая старше самого человечества. С первородной тьмой, на века и тысячелетия заснувшей и начавшей просыпаться, едва