После пожара - Уилл Хилл

за его спиной, кивают и дежурно улыбаются. Я окидываю взглядом собравшихся: мои Сестры переглядываются, гадая, которая из них переедет в Большой дом.

– Обещанные мне прежде более мне не обещаны, – продолжает отец Джон, и у меня останавливается сердце. – Вы верные Сестры Легиона Господня, и мой отказ не есть ни оскорбление, ни наказание. Время, однако, на исходе, и Господь в мудрости Своей просветлил меня иначе, а Он не ошибается.

Я неотрывно гляжу на Пророка. Первое чувство, которое меня охватывает – как бы абсурдно и нелепо это ни звучало, – отрицание, жгучее и горькое. Я всегда страшилась все более близкого дня, когда мне действительно придется стать женой Пророка, но сейчас, внезапно освободившись от этого обязательства, я ощущаю в сердце что-то странно напоминающее печаль. Почему он отверг меня? Я недостаточно красива? Недостаточно хороша, чтобы родить ему таких детей, как он хочет? Но прежде, чем я успеваю осмыслить панические вопросы, которые со скоростью пулемета выдает мозг и которые вызывают у меня отвращение к себе самой, на меня обрушивается реальность. Я больше не должна выходить за него. Да, да, все закончилось. И в ту же секунду мое мимолетное негодование исчезает, будто сметенное гигантской волной всепоглощающего облегчения. Мне плевать, почему отец Джон передумал, хотя я нисколько не сомневаюсь, что решение изменил он, а не Бог, и плевать, что теперь подумают обо мне люди. В голове бьется одна-единственная мысль: я свободна.

– Господь сделал выбор, – продолжает отец Джон. – Он ясно изложил Свою волю и не потерпит возражений. Объявляю вам, что Господь пожелал соединить священными узами брака Своего смиренного вестника и Хани!

Моя радость улетучивается так быстро и бесследно, как будто ее и не было. Душа уходит в пятки. Все оборачиваются на Хани. Она стоит рядом с матерью метрах в трех от меня, неподвижная, как статуя. Астрид сияет, глаза распахнуты от изумления и восторга, словно только что сбылись все ее мечты. А вот Хани не улыбается. Побледнев едва ли не до прозрачности, она ошеломленно смотрит на отца Джона.

О нет. Только не Хани. Кто угодно, только не она.

– Дело не терпит отлагательства, – заявляет отец Джон. – Владыка Небесный дал понять, что событие имеет чрезвычайную важность и волю Его надлежит исполнить немедля. Свадьба состоится сегодня вечером. Господь благ.

Несколько мгновений все молчат. Над толпой повисает тишина – все словно бы пытаются осознать происходящее, приспособиться к очередному сдвигу земли под ногами. И на долю секунды я замечаю на лице Пророка то же выражение, что промелькнуло на нем после отказа Нейта стать Центурионом. Тот же страх.

А потом Джейкоб Рейнольдс во всю глотку вопит: «Господь благ!» – и это выражение исчезает. Все следуют примеру Джейкоба, а потом радостно кричат и хлопают, толпятся вокруг Хани и говорят, как ей повезло и как велик Господь в мудрости и милости Своей. Отец Джон благостно улыбается с крыльца, его жены аплодируют вместе с остальными Легионерами. Но я не обращаю на все это внимания, потому что вижу только Хани, принимающую поздравления от Братьев и Сестер, только ее расширившиеся от ужаса глаза. Ей всего четырнадцать; отец Джон еще никогда не брал в жены таких молоденьких девушек. Никогда.

– Хани, – обращается к ней Пророк, и толпа мгновенно замолкает. – Встанешь ли ты со мной рядом?

Во мне вскипает гнев. Кажется, будто он действительно задает вопрос, хотя на самом деле это не больше чем простая формальность. От этой иллюзии права на выбор, свободы воли, которую в Легионе будто бы имеет кто-то, кроме него, меня подирает мороз по коже.

Толпа выжидающе глядит на Хани, а та продолжает смотреть на своего новоиспеченного жениха пустым, невидящим взором. До сих пор она стояла не шелохнувшись, а теперь вдруг ее личико сморщивается, челюсть падает, и из уст моей храброй младшей Сестренки, всегда, с самого детства такой спокойной и выдержанной, вырывается громкий, душераздирающий всхлип.

– Не-ет! – рыдает она. – Нет, я не хочу! Не заставляйте меня!

По двору разносится шелест изумленных вздохов. Астрид падает на колени перед дочкой и что-то говорит ей быстрым, возбужденным шепотом, в то время как большинство Легионеров укоризненно качают головами и бормочут о ереси. До меня долетают обрывки фраз Астрид: «это невероятная честь», «такова воля Божья», – и меня охватывает нестерпимое желание схватить эту женщину за волосы и бить головой об асфальт, пока она не заткнется.

– Мне все равно! – кричит Хани между приступами рыданий. – Не надо! Пожалуйста!

Я перевожу взгляд на отца Джона, надеясь снова уловить в выражении его лица страх, промелькнувший минутами ранее, страх, который вынудил его отступить перед вызовом, брошенным ему Нейтом, но вижу лишь холодную, страшную ярость. Его глаза сузились до щелочек, и с ясностью, от которой мне хочется кричать, я считываю мысль, бушующую в его мозгу: «Во второй раз я этого не допущу!»

Я бросаюсь вперед с самым серьезным намерением подхватить Хани на руки и бежать прочь, пока силы меня не покинут, но, как только над двором снова грохочет голос Пророка, я застываю на месте точно так же, как все остальные.

– МОЛЧАТЬ! – рычит отец Джон. – Вот, значит, какую дочь ты вырастила, Астрид? Еретичку, которая противится Божьей воле?

Астрид встает и поднимает глаза на Пророка, ее взгляд полон панического ужаса.

– Прости ее, отче, – дрожащим голосом мямлит она. – Хани еще ребенок, сама не знает, что говорит.

– По-твоему, детский возраст есть оправдание для ереси? – вопрошает отец Джон низким и грозным, как горный сель, тоном. – Это ты хочешь сказать?

– Отче, я…

– ЕРЕСИ НЕТ ОПРАВДАНИЙ! – ревет Пророк. – Тебе известно это не хуже, чем мне, разве что ты еще тупее, чем кажешься! Нет и не было, ибо наши законы установил сам Господь и обсуждению они не подлежат! А теперь отойди, дай мне взглянуть на нее.

Астрид выглядит так, словно вот-вот от ужаса рухнет в обморок, но все же делает несколько неуверенных шагов в сторону, оставив Хани – худенькая фигурка, красное, залитое слезами лицо – стоять в одиночестве. Мне хочется орать на Астрид, пока не охрипну, потому что я не понимаю, просто не могу понять, почему вида испуганной, заплаканной дочери недостаточно, чтобы придать ей хоть каплю мужества.

– Хани. – Отец Джон произносит это тише и сдержаннее, однако я по-прежнему отчетливо слышу в его интонации глухие раскаты грома. – Всевышний ясно выразил Свою волю, а мы с тобой оба знаем, что Он не совершает ошибок. Подумай хорошенько, дитя. Крепко подумай. – Хани глядит на него расширившимися, покрасневшими глазами, ее