После пожара - Уилл Хилл

в коридор, крадусь к входной двери. Прижимаюсь к ней ухом, не улавливаю ничего подозрительного и, потянув на себя, открываю. Ни Эймоса, ни отца Джона, ни Центурионов поблизости нет, лишь пятном темнеет асфальтированный двор, а вдалеке движутся силуэты моих Братьев и Сестер, занятых своими делами.

Облегченно выдыхаю, ступаю за порог. Еще нет и десяти утра, но воздух уже раскален – от жары кажется, будто ты вскипаешь изнутри. Я представляю, как Хани сидит на полу контейнера, металлические стенки которого нагреваются всё сильнее и сильнее, но потом отгоняю от себя эту картину. Чтобы осуществить план, мне нужна ясная, а не затуманенная гневом голова.

Обхожу двор по краю, стараясь избегать плавящегося асфальта, потом сворачиваю на восток, к хозяйственным постройкам. Мало найти такое место, где меня не подслушают, – для этого достаточно просто встать у забора, но в этом случае риск попасться опасно высок: кто-нибудь обязательно заметит, как я в одиночестве стою в дальнем углу Базы и что-то прижимаю к уху. С таким же успехом я бы могла зайти в Большой дом и воспользоваться сотовым телефоном посреди гостиной.

Место нужно особое: и отдаленное, чтобы меня не услышали, и уединенное, чтобы не увидели. Сарай, за которым я остановила Люка, принуждавшего Хани к отвратительной дикости, и в котором Люк таки сотворил другую отвратительную дикость с Джейкобом Рейнольдсом, – лучшее, что приходит мне на ум.

Буднее утро в разгаре, а значит, Братья и Сестры уже должны были забрать из сарая рабочие инструменты. Их вернут обратно, когда колокол в часовне прозвонит к обеду, но до этого как минимум два часа, и то если ланч не отменят, ведь обычно пища – первое, чего отец Джон лишает нас, когда недоволен нами, а в тот момент, когда Джейкоб уносил Хани, его лицо было чернее тучи. Тем не менее кто-то может прийти за дополнительным инструментом, да и Центурионы непременно отправятся меня искать, если вдруг заметят мое отсутствие, хотя вероятность этого невелика.

Вокруг сараев и других подсобных построек все тихо, но я все же делаю быстрый обход: убедиться, что внутри действительно пусто. Серпы, вилы и лопаты рядами висят на настенных крюках, под ними – мешки с семенами, удобрениями, средствами против сорняков и насекомых. В самом большом сарае стоит трактор – гора подзаржавевшего зеленого металла, всякий раз оставляющая за собой густое облако черного дыма, – из-под которого натекла небольшая лужица масла. Тишина, ничего и никого подозрительного. На всякий случай проверяю еще раз, потом встаю в теплом теньке за углом самого большого сарая: если кто-то придет, я услышу шаги раньше, чем меня обнаружат. Достаю из кармана телефон. Долго держу в руке, потому что не представляю, каким будет результат; я будто делаю шаг в неизвестность. Нейт упомянул, что в памяти телефона записан только один номер, но не сказал чей. Учитывая строгий наказ Нейта использовать мобильник только в самом крайнем случае, логично предположить, что человек на другом конце провода сумеет мне помочь, но даже это неизвестно мне наверняка. А потом меня посещает другая мысль: прошло без малого десять лет с тех пор, как я в последний раз общалась с кем-то, помимо Легионеров, с того дня, как Первое воззвание запретило поездки в город всем, кроме Эймоса. Без малого десять лет я провела среди одних и тех же людей, отрезанная забором от остального мира.

Я зажмуриваюсь, набираю полную грудь воздуха и жму на кнопку с цифрой один. Раздается оглушительно громкий сигнал, я распахиваю глаза и испуганно высовываюсь за угол, почти ожидая увидеть, как Центурион несется ко мне через всю пустыню, чтобы расколотить телефон о землю и навечно засадить меня в железный ящик. Но нет, все по-прежнему тихо. На Базе царит покой.

На дисплее высвечиваются цифры, над ними надпись: «Идет набор». Затем текст сменяется на «Соединение», и я слышу из динамика металлический голос:

– Управление шерифа округа Лейтон.

Я застываю и несколько секунд безмолвно таращусь на экран телефона.

– Алло! – говорят на том конце.

Я вызываю в воображении образ Хани, представляю, как в раскаленном ящике ее кожа краснеет, язык по-собачьи вываливается изо рта, глаза закатываются так, что видны белки. Мою спину подирает мороз, оцепенение проходит, и я подношу мобильник к уху.

– Алло?

– Управление шерифа округа Лейтон, – повторяют в трубке. – Чем могу помочь, мэм?

– Не знаю… – мямлю я. Понимаю, звучит глупо, но ведь это правда. – Да… мне нужна помощь.

– Я вас поняла. – Голос принадлежит женщине, он ровный и доброжелательный, и я вдруг обнаруживаю, что пытаюсь не разреветься. – Сохраняйте спокойствие, мэм. Расскажите, что случилось.

– Я состою в Легионе Господнем, – начинаю объяснять я. Желудок стянуло узлом, губы дрожат. – Наша церковь расположена на съезде с шоссе номер сто пятьдесят восемь, недалеко от Лейфилда. Знаете, где это?

– Разумеется, – отвечает женщина, однако ее интонации изменились. Теперь она кажется раздраженной. – Легион Господень, понятно.

– Меня зовут…

Я резко умолкаю. Нельзя называть себя. Если сюда пришлют помощь и отец Джон узнает, что полиция заявилась из-за меня, он меня убьет. Реально убьет.

– Продолжайте, мэм, – подбадривает меня женщина. – Как вас зовут?

– Я не могу назвать вам свое имя. – В груди нарастает паника: я понятия не имею, как должна действовать, и, скорее всего, все делаю неправильно. – Этот номер мне дал мой друг Нейт Чилдресс. Вы с ним знакомы?

– К сожалению, я не знаю никакого Нейта Чилдресса, мэм.

– Точно? – хмурюсь я. Такого просто не может быть.

– Абсолютно, – подтверждает женщина. – Довожу до вашего сведения, что по закону штата Техас ложное сообщение в правоохранительные органы является преступлением, поэтому, если у вас нет для меня важной информации, я завершу звонок.

– Не надо, – прошу я и сама поражаюсь, с каким отчаянием это звучит. – Пожалуйста, не кладите трубку. Я не… Я не знаю, что делать дальше. Простите.

– Мэм, с вами все в порядке? – Голос на другом конце снова теплеет. – Выслать к вам наряд?

– Да, – торопливо говорю я. – Хани заперли в ящик, и на улице очень жарко, а ей всего четырнадцать, и она не сделала ничего плохого, совсем ничего… – Мой голос срывается, я начинаю плакать. Хани наказали незаслуженно, с ней обошлись несправедливо, и к дьяволу всех, кто считает иначе!

– Будьте любезны, мэм, повторите, – просит женщина. – Вы утверждаете, что кого-то заперли в ящик?

Я молча киваю, потом сознаю оплошность.

– Да, – говорю я в трубку. – Мою подругу. Хани.

– Кто запер ее в ящик?

– Отец Джон. Он сказал, что она должна стать его женой, а она не захотела. Ей всего четырнадцать.