После пожара - Уилл Хилл

очень сильно, и в негромких разговорах моих младших Братьев и Сестер, склонившихся над игрушками и раскрасками, несколько раз проскакивает слово «Вознесся», однако общая атмосфера кажется менее тягостной, словно бы дети перестали поминутно оглядываться и обдумывать, не сказали ли чего лишнего. В глубине души я задаюсь вопросом, не положено ли им горевать сильнее, не слишком ли мало времени прошло, чтобы они внешне оправились от смерти человека, которого знали всю жизнь, однако вслух этого не говорю, как не говорит и Хани, – по-моему, мы обе просто рады видеть нашу малышню за беззаботной игрой.

Мы с ней сидим в уголке за пластиковым столом и наблюдаем, как Джеремайя и Аврора гоняются друг за дружкой туда-сюда, а еще трое ребят ведут обратный отсчет от пятнадцати до нуля, и по мере приближения к финалу радостное возбуждение и громкость голосов нарастают. Правила игры для меня сплошная загадка, ну и ладно.

– Некоторые смогут это перебороть, – говорит Хани, словно прочитав мои мысли. – Не все из них, и даже не большинство, но кое-кто справится.

– Все, кого они знали, мертвы, – качаю головой я.

– Дети от природы жизнестойки. Случившееся навсегда останется с ними, но они будут двигаться дальше. И, как бы невероятно это сейчас ни звучало, научатся не вспоминать об этом – основную часть времени, во всяком случае.

– Их головы до сих пор забиты учением отца Джона, – возражаю я.

– В будущем они узнают много нового, – пожимает плечами Хани.

Я смотрю на нее и хочу ей верить – верить в то, что доктор Эрнандес и его коллеги освободят детские головки от многолетней лжи и заполнят их новой информацией, полезной и правдивой, склеят все трещинки, и все будет хорошо. Однако, глядя на Джеремайю, Аврору, Рейнбоу и остальных, я вижу кошмары, которые не отпустят их полностью, и раны, которые не затянутся до конца. Я вижу долгую дорогу, лежащую перед каждым из них.

– Когда ты перестала верить в Легион и отца Джона? – спрашиваю я. – Когда поняла, что это вранье?

Хани слегка хмурит лоб.

– Я не верила с самого начала, – отвечает она. – С того самого дня в детстве, когда осознала себя и начала думать самостоятельно. Как и ты.

Я вспыхиваю от стыда.

– У тебя не так? – прищуривается Хани.

Качаю головой.

– Моя вера начала рушиться после того, как изгнали маму. До этого она была крепка. Я думала, ты знаешь.

– Нет, я этого не знала, – признается Хани. – Всегда считала, что у нас одинаковая история.

– Прости.

Серьезное выражение на лице Хани сменяет широкая улыбка.

– Не говори так. В конце концов ты увидела правду. Немногие оказались на это способны.

– А как же ты сумела разглядеть ее с самого начала?

– Не знаю. – Хани пожимает плечами. – Для меня всегда было очевидно, что единственный человек, который получает реальную выгоду, состоя в Легионе, – это отец Джон.

Я смотрю на Хани, и голова у меня идет кругом. После ее объяснений все так просто, так понятно. Почему же мне потребовалось столько времени, чтобы сделать правильные выводы? Почему я была глупее нее?

– Так что бы ты сделала, если бы не случилось пожара? – спрашиваю я.

– Ушла бы, – не задумываясь отвечает Хани. – Как только стала бы совершеннолетней, чтобы меня не могли отослать обратно к матери. Разве ты не собиралась поступить так же?

– Собиралась, – киваю я. – До самых последних дней, пока считалась невестой отца Джона. Я планировала сбежать до того, как меня выдадут за него замуж.

– И отыскать маму?

– Наверное. То есть да. Если она еще жива.

– Конечно жива.

– Откуда ты знаешь?

– Верю, – улыбается Хани.

Я тоже улыбаюсь. Задаю вопрос:

– А твоя мама?

Улыбка Хани тает, на лице мелькает тень печали – едва заметная, но все же.

– Что – моя мама?

– Она бы не ушла вместе с тобой?

– Ни за что. Она была предана Легиону до мозга костей. Не представляла для себя иной жизни.

– Тебе ее не хватает?

Хани отвечает не сразу.

– Да, – наконец произносит она. – Очень. Но вряд ли она смогла бы приспособиться к Внешнему миру, поэтому мне где-то даже кажется, что смерть стала для нее избавлением. Ты же знаешь, что она болела?

Киваю. О недуге Астрид, который, как поговаривали злые языки в Легионе, резко усиливался, как только ей поручали какую-нибудь скучную или неприятную работу, было известно всем.

– Она надеялась, что после смерти Вознесется, уповала на это всем сердцем, и, пожалуй, в итоге ее желание сбылось. Если бы она выжила в пожаре и сейчас сидела бы на допросе у федералов, которые в клочья кромсали бы все, во что она верила, то просто не выдержала бы. Так что, может, оно и к лучшему.

Я смотрю на Хани и не знаю, как реагировать на ее слова.

– Кто знает, – с мрачной улыбкой продолжает она, – Возможно, те, кто верил, всю дорогу были правы и мама сейчас сидит на небесах рядом с Богом.

– Возможно, – киваю я.

В центре комнаты возбужденный обратный отсчет снова доходит до нуля. Джеремайя исполняет странный короткий танец – дергает руками и ногами, словно его подключили к розетке, потом падает навзничь, а Рейнбоу и Аврора прыгают на него сверху. Все радостно вопят и визжат, Хани улыбается.

– Почему ты на это пошла? – спрашиваю я. – Почему отказалась выходить за него?

Хани не сводит глаз с младших Братьев и Сестер, однако я вновь замечаю на ее лбу морщинку.

– А как я должна была поступить?

– Сказать «да» было проще.

– Ты права, – соглашается Хани. – Проще.

Какое-то время мы молча наблюдаем за малышами.

– Ты действительно считаешь, что у них все будет хорошо? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отзывается Хани. – Надеюсь. Но точно знаю одно, Мунбим: несмотря на все, что случилось, несмотря на пожар, утраты и горе, сейчас у них больше шансов на нормальную жизнь, чем прежде. Гораздо больше.

Я смотрю, как мои Братья и Сестры бегают, играют и гомонят, и их мордашки светятся простым счастьем от того, что они живы и находятся в кругу друзей. По идее, слова Хани и ее вера в человеческую жизнестойкость должны хоть немного поднять мне настроение, учитывая, что дети стали сиротами и попали в это унылое место из-за меня. Мне, однако, не легче. Нисколько.

До

Я иду по двору к Девятому корпусу, перед глазами – лицо Хани в тот момент, когда дверцу ящика запирали снаружи. По-моему, такую злость я испытываю впервые в жизни. Честное слово. Когда изгнали маму, я