Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

инерции наполовину вылетела на прибрежный песок. – Скоро мы здесь всех чертей распугаем, не то что медведей. Ворон и тех не останется, когда буровая закрутится. А какова техника? – это он говорил уже о «Москве», любовно закрывая подвесной мотор колпаком. – Тридцать минут – и на месте. А если на веслах – то против течения часа четыре, не меньше.

По пологому, хотя и изрядно заросшему мелколесьем распадку подниматься оказалось довольно удобно, и не привыкший к длительным физическим нагрузкам Сергей Сергеевич даже не утомился.

– Место-то какое удобное! – не переставал восхищаться геолог. – Подрост вырубить, слегка расчистить, и бульдозер пройдет. А пройдет бульдозер – значит, и буровую протащим. Пройдет как миленькая. Вы вчера на лекции не были? Зря, надо было послушать приезжего болтуна из общества «Знание». Фантазер, не хуже Жюль Верна, предлагал создать Сибирское море и все затопить. А бурить с плавучих платформ, как на Каспии. Тогда, мол, с доставкой техники проблем не будет. В этом я с ним согласен, а вот с доставкой нефти как будет, если начнется промышленное освоение? Вы слышали, что он мне ответил?

– Не пошел я на лекцию, чтобы выезд не проспать – вы же предупреждали, – смутился Ермаков и пошел впереди. Восторги геолога капитана никак не трогали: он размышлял о своем. В тайге ему не нравилось, пугали безмолвие и вполне вероятные в глуши опасности. Тяжелый «ТТ» в боковом кармане синих галифе хотя и слегка успокаивал, но абсолютной уверенности не придавал. Поэтому капитан к порывам геолога рыскать то вправо, то влево в поисках наиболее удобной трассы для будущей просеки и дороги относился неодобрительно – он искал не трассу, а ту тропинку, которая, по показаниям мальчишек, неминуемо выведет к кострищу и месту ночевки заготовителей мха.

Впрочем, искать ее особенно не пришлось: шагов через двести от берега тропинка отчетливо обозначилась в моховой подушке. Местами следы от сапог пробили мох до торфяного основания, и в образовавшихся углублениях скопилась ледяная на ощупь вода. Скоро показалось и кострище: обгорелые головни, рогулька, куча сухого мха и щучьи головы на ветках – все, как описывали мальчишки. Отсюда, с кучи мха, еще сохранившей отпечатки тел на ней лежавших, бесшабашный пацан выстрелил на звук шагов лесника Батурина.

Ермаков снял перекладину с рогулек, лег на вмятину в куче мха и прицелился палкой, как ружьем, в сторону озера, засекая ориентиры, ограничивающие сектор поиска. Затем обозначил границу сектора вешками и начал искать во мху, передвигаясь «челноком», как ищет перепела во ржи хорошая легавая. Чутье и расчет не обманули сыщика: сначала отыскался один опаленный бумажный пыж, а неподалеку от него и второй, тоже слегка подгорелый, но достаточно хорошо сохранившийся, чтобы его расправить и определить, что лист вырван из «Истории ВКП(б)». «Что и требовалось доказать», – удовлетворенно потер руки капитан, отправив оба пыжа на дно полевой сумки.

По милицейской науке трассологии Ермаков знал, что следовало поискать и другие следы от выстрела: те, что оставлены непосредственно снарядом – пулей или дробью. Это дело оказалось уже попроще. Отметив места падения пыжей вешками, Ермаков возвратился на кучу мха и, прицелившись той же палкой, мысленно провел две прямых через места падения пыжей в сторону тропинки над озером. Одна прямая уперлась прямо в кривобокую сосну, а другая показала на пустое место – прогалину вдоль берега. Осмотр кривобокой сосны дал Ермакову непредвиденный результат: стреляли дробью-нулевкой. Несколько дробин застряли в коре и ветках, штук семь веточек помельче оказались надломлены дробинами и свисали на жилках коры. Версия почти расстраивалась: за сорок пять шагов дробью, даже нулевкой, человека в одежде не застрелить. Конечно, не исключалась возможность, что второй, роковой для Батурина патрон оказался заряжен пулей. Но доказательств этому пока нет: в патронташе Андрея, изъятом вчера, оказалось всего две стреляных гильзы и ни одного снаряженного пулей патрона.

Так Ермаков размышлял, когда рисовал схему и оформлял протокол осмотра места происшествия. Размышления его прервал бородатый геолог Адашев, который, как кот, мягко ступая по мху, подкрался и предложил следопыту и представителю закона пройти по тропе предков к городу мертвых, заметив, что Ермаков на этой тропе уже стоит обеими ногами и отступать несолидно. Отступать с этой тропы, что качалась под ногами вдоль кромки темного омута, оказалось не то чтобы несолидно, а просто некуда: с одной стороны бездна, с другой – моховые кочки, по которым не ходьба, а одно мучение. Если действительно шел по ней ночью Батурин или кто другой и в него попала случайная пуля, то убитый или даже раненый неминуемо должен был упасть в пучину черного омута, в ледяную глубину торфяного озера, в которой будет сохраняться, пока не раздуется и не всплывет. Но может и не всплыть никогда: торфяная вода и холод препятствуют разложению и вздутию, а болотные сапоги и рюкзак с тяжелым грузом способны удержать труп на дне долгое время. Или ветер и волны забьют труп под зыбкую кромку берега в нору-промоину и замоют-погребут его навсегда в подводной могиле. По словам стариков-хантов, подводные духи торфяных озер своих гостей и жертв наружу никогда не отдают. Если уж попался к кулю – то навсегда. И все равно, решил Ермаков, следует вернуться на это место с людьми, лодкой, баграми и якорьком-«кошкой», чтобы попытаться найти самое главное доказательство и улику – тело с пулей в нем. А Андрея придется немедленно изолировать.

Только одно в цепочке умозаключений сыщика не совпадало и настораживало: хорошо отпечатавшиеся на тропе следы, размера примерно сорок третьего, сапог кирзовых и без подковок, нестоптанных и новых, вели не из глубины тайги в сторону костра, как рассказывал Кыкин, а мимо костра к кривобокой сосне и от нее вдоль берега, нигде не прерываясь, в ту сторону, где находилось загадочное старое кладбище рода Некрысовых.

Неизвестный прошел по тропе сравнительно недавно. На всякий случай Ермаков проверил пистолет и приказал геологу во избежание неожиданностей идти сзади. Адашев не удивился, а несколько даже обиделся, прогудел невнятное в бороду, оттянул на поясе резинку энцефалитки и показал на поясе за ремнем обшарпанную рукоятку видавшей виды ракетницы.

– Прекрасно, – согласился