Царская тень - Мааза Менгисте

Наварра, ты там стоишь? раздается голос из палатки, резкий и хриплый.

Этторе входит внутрь, чувствуя, как охранники чуть-чуть сдвигаются в его направлении, наблюдая за его входом. Он подается назад от запаха, который приветствует его: едкий, как свернувшееся молоко. Он висит во влажном и теплом воздухе палатки, как еще одно тело. Фучелли прямо сидит на своей кушетке, перебирает стопку бумаги. Его мундир застегнут на все пуговицы, а по мятому воротнику расползается пятно пота. Его горло плотно забинтовано, на бинтах пятна йода и розовая полоска крови. Приглушенный свет окрашивает все светло-желтым.

Полковник поднимает взгляд на Этторе и кивает. Не то чтобы я этого не ожидал, говорит он. Может, это было неизбежно. Фучелли отталкивает от себя стоящую рядом табуретку. Садись, Наварра, нам нужно поговорить. Глаза у него красные, опухшие. Я хочу, чтобы ты посмотрел кое на что. Фучелли достает фотографию из стопки бумаги. Он пододвигает фотографию Этторе, и тот чувствует сильный запах одеколона. Не спеши, говорит он. Над губой Фучелли тонкая пленка пота.

На фотографии крупный план пожилого эфиопа, его морщины прорезаны глубокими канавками, собирают складки вокруг его блеклых глаз. Несколько крохотных родинок образуют круговой рисунок на одной щеке. С другой стороны родимое пятно размером с ноготь большого пальца, темная луна, плывущая по костлявым ущельям его тонкого лица.

Наконец Фучелли говорит: Ты понимаешь, что ты никого не собираешься убивать. Ты не пытаешься защищать землю, или форт, или что угодно, за что тебе прикажут сражаться. Ты просто пытаешься выжить, пока все это не кончится. Потому что когда-то это кончится.

Фучелли показывает на фотографию. Они принадлежат к определенным типам, все они. Легко поддаются систематизированию. Дыхание полковника пахнет кофе и сигаретами.

Этторе кивает. Да, синьор.

Ты изучаешь их язык и не знаешь? Фучелли хватает фотографию. Да ты посмотри на него хорошенько. Типичный тыграй[79], говорит он. Ты видишь этот нос? Глаза? Фучелли кидает фотографию на колени Этторе. Посмотри на эту, говорит он, доставая еще одну фотографию из той же стопки бумаг. Афар[80], это очевидно по прическе. Он достает еще одну. А этот, говорит он, тряся фотографией перед Этторе, просто великолепен, правда? Фучелли говорит быстро, он достает одну фотографию за другой, бросает их на землю, ничуть не заботясь, сможет ли Этторе их увидеть.

Наконец полковник останавливается и смотрит на бумажный хаос у себя под ногами. Тебя называют Фото, верно? спрашивает Фучелли. Очень умно. Но скажи мне, что мы упускаем из виду. Фучелли достает из кармана сигарету, сует в рот. Они двигаются, как крысы, поймать их очень трудно, говорит он. Это единственный способ остановить одного из них. Сфотографировать. Понимаешь? Он показывает на фотографию пожилого человека.

Да, синьор, говорит Этторе. Он смотрит на фотографию, все еще лежащую у него на коленях. На ней молодая женщина сердито смотрит в камеру.

Вот эта, говорит Фучелли. Рим хвастается приобретением новой колонии, а мы с трудом удерживаем Аддис-Абебу. Зона военных действий все еще повсюду, и эти люди, кажется, готовы сражаться, хотя их император сбежал. Впрочем, я уверен, до тебя тоже дошли эти слухи.

Этторе откидывается назад, хотя полковник ничуть не приблизился к нему.

Этторе выдыхает тонкую струйку дыма и смотрит, как она светлеет и рассеивается перед ним. Я жду подкреплений, медленно говорит Фучелли. Мы строим тюрьму чуть подальше, повыше в горах, и мы построим ее как полагается. Нас будут атаковать еще не раз, но мы готовы. Вскоре у нас будет больше пленных, а ты — не я — фотограф. Я ясно выражаюсь? или тебе нужно все разложить по полочкам?

Я думаю, что понимаю, синьор, говорит Этторе.

Встретишь мой конвой, когда прибудет. Мы начнем документировать эту тюрьму с самого начала. Мы все будем фиксировать. Они запомнят, что мы сделали, чтобы построить империю. Ты свободен.

Да, синьор. Этторе встает и отдает честь.

Завтра с самого утра жди у подножья холма, говорит Фучелли. Сюда из Аксума ведет только одна дорога, ты их не пропустишь.

* * *

Для старика Джембере soldato, который поднялся на вершину ближайшего холма и теперь наводит объектив камеры на дорогу внизу, являет собой еще одно странное зрелище в стране, изнемогающей от хаоса. Тяжело дышащий после восхождения soldato поднялся сюда после восхода, зигзагами шел по узкой тропе, где он, Джембере Кефьялев, снова ждал врага, чтобы остановить его. Джембере пришлось стащить с дороги свой велосипед, чтобы ферендж мог пройти, он оскорбился про себя, когда итальянец никак не отреагировал на его салют, отданный со всем полагающимся этикетом победоносного воина. Что он знает о том, чего стоит выиграть войну, думает теперь старик, глядя на soldato, который подался вперед и навел объектив на пустую дорогу. Если он посмотрит, то не увидит ничего, кроме старика, стоящего рядом со своим хлипким велосипедом. Этот ферендж, как и большинство ференджи, слишком самоуверен и невежествен, он не знает, что здесь Джембере Кефьялев, преданный слуга покойного императора Менелика, верный солдат покойной императрицы Таиту, гордый воин, который пришел выполнить свою давнюю клятву никогда не отдавать Эфиопию в чужие руки.

Каждый день со времени вторжения Муссолони Джембере надевает свои лучшие одежды и выходит, чтобы остановить продвижение ференджи. Он ждет конвоя в темноте и видит, как солнце разливает свои лучи по долине. Он располагается на вершине самого высокого холма, чтобы увидеть итальянцев издалека и прикинуть расстояние до них. Многие утра его ожидания были тщетны, но он знает, что так и случается на войне. Иногда он видит самолеты, они летят низко над деревьями, парят над холмами и хижинами. Сначала он принял их за драконов и упал на колени, чтобы молитвой прогнать нечистую силу. Но даже тогда Джембере Кефьялев, преданный слуга императора Менелика, верный солдат императрицы Таиту, гордый воин Эфиопии, не подвел, он держит клятву обеспечить безопасность страны. Он стоит, прямой и неподвижный, а самолеты описывают медленные круги над его землей. Он отказался трястись. У него не дрогнул ни один мускул, когда они бросились на него, радостные в своей злобе. Он даже головы не наклонил, чтобы избежать удара предательским ныряющим крылом. Он просто зарядил винтовку одним из своих патронов, прицелился, потом позволил им, испугавшимся его спокойной мощи, улететь. Сегодня конвой придет, он теперь уверен в хорошо проявившей себя схеме: сначала эти самолеты, потом грузовики, потом soldati в их нескладных кожаных ботинках, топчущих