Царская тень - Мааза Менгисте

class="p1">Кидане смотрит на происходящее в бинокль с вершины холма. Он прячется вместе с Аклилу и Сеифу, смотрит, как итальянцы собираются вокруг местных женщин, которых они одели в черное, чтобы отвлечь лагерь. Женщинам рассказали все, что смогли сообщить другие местные: Фучелли по утрам остается один в своей палатке, а его доверенный ascaro — сын человека из Керена по имени Ахмед, хороший человек с честным сыном. Хирут и Астер должны не спускать глаз со старух, которых они ждут в нескольких метрах от лагеря. Они придут им на помощь, если начнется какая-то заваруха. Они пробьются в этот растущий круг и вытащат оттуда женщин, изобразив удивление: и как это две их впавшие в старческий маразм тетушки добрались сюда с рынка?

Они не учли Ибрагима, его всегдашнюю сосредоточенность, которая позволит ему вскоре разоблачить любую ложь. Ему только нужно следовать сбивчивым мыслям в головах женщин — и это заставит его посмотреть через плечо, на холмы, где он увидит Сеифу и других.

Что это? Ибрагим кричит так громко, что эхо разносит его голос. Убирайтесь отсюда, говорит он, отталкивая женщин. Уходите!

Чары рушатся, когда женщины разворачиваются и спешат прочь. Земля теперь разбухает шумом. Поднимается ветер. Ибрагим ошеломленно слушает.

Что это? Он кладет руки на голову, поворачивается к палатке Фучелли, откуда доносится пронзительный голос, вторгающийся в хаос: Ибрагим! Ибрагим!

* * *

Это всегда присутствовало в центре всех его расчетов: зверь сильнее всего в тишине, он в первую очередь хватает за горло самого себя, и все те люди, которые ищут присутствия этого зверя в предательском звуке, будут уничтожены тем, что безмолвно ждет в ярких уголках. Это существо порождается не бойней. Именно тишина пожирает мясо с его костей, а потом посылает убивать. Много лет Карло припадал ухом к угрозам худших его страхов, говорил себе, что нужно к ним прислушаться. Он никогда не забывал о своих кошмарах. Он приучал себя готовиться к неожиданному. Он выкручивал свои допущения досуха и выворачивал их наизнанку. Он принуждал свои фантомы обретать плоть, придавать очертания врагу. Так он и оставался живым. Он ускользал из света и нырял в тень, оглупляющую и опасную.

И потому, когда ascaro врывается в его палатку, не спросив разрешения, первая мысль Карло: его нужно наказать. Но ascaro не останавливается и никаких извинений не приносит. Просто его тело влетает на полной скорости в неподходящий момент, сталкивается с Карло с такой силой, что тот падает на спину, и дыхание у него перехватывает. Карло рассматривает все способы, какими он заставит ascaro заплатить за содеянное, но внутри полутемной палатки мелькает серебро клинка, и он слышит свое имя, перемолотое ртом незваного гостя. Оно начисто лишено уважения, в нем не слышно ни почтительности, ни дисциплины, и он знает, что перед ним враг-абиссинец. Карло смотрит на человека, который наводит на него ужас. Он само порождение тьмы. Он сама месть, выкопанная из чрева земли, ощетинившаяся мышцами и шумом. Время замедляется, потом ускоряется. Вся память катится назад.

Острый нож пронзает уязвимую кожу на его шее, врезается в плоть, теплая кровь орошает воротник его рубашки.

Все в порядке, говорит он. Несуразная фраза. Мальчишеская фраза. Ряд слов, которыми он всегда пользовался, чтобы заполнить пустоту между ужасом и признанием: Все в порядке, папа. Мама, все хорошо. Все в порядке, синьор.

Карло лежит на спине, сверху его удерживают сильные руки и ноги, а еще есть клинок, он ищет что-то и, кажется, не может найти под щетиной его кровоточащей шеи. Его рот знает, что нужно открыться, но все слова оставили его, кроме одного — его имени:

Карло. Это шепот, беспомощный и бесполезный, и все в порядке, синьор, все в порядке.

Мозолистая рука накрывает его рот, вместо воздуха он теперь получает вонь и пот. То, что было снаружи, заползло внутрь. То, что было человеком, стало зверем. Он, который прежде вел солдат к победам, теперь в одиночестве, смотрит на тысячу черных ночей, облаченных в связки и кожу. Именно чернота обволакивает все его мысли. Она гнет время, она сгущает воздух до такой степени, что он не в силах повернуть голову. Он не может ничего, только слышать звуки своего имени, падающие из этого жесткого рта, как расколотая кость, из которой высосан мозг.

Фучелли, говорит незваный гость. Он смотрит на него почти со скукой. Глаза холодные, как камень, яркие, как река, в красной оправе, и в них смерть.

Фучелли.

Карло закрывает глаза. Потом открывает. В палатку прокрадывается еще кто-то, одетый в белое, ростом не больше ребенка. Грубые руки разводят в стороны его ноги, одновременно разводят в стороны и его руки, прижимают к земле. Сколько рук? Сколько человек? Он воображает привидения и призраков, вспоминает свои беспорядочные кошмары и бесконечные сны. Но это люди, напоминает он себе, наделенные плотью, костями, кровью, заточенные ненавистью. Они — дикари, вскормленные всем тем, от чего мир всегда отказывался.

Пояс на нем ослабляют, брюки расстегивают, с него сдергивают трусы. Он пытается вырваться, и тут ему в бедро вонзается нож, это происходит так быстро, что сталь не успевает согреться, когда кончик клинка извлекают из его тела. Клинок ползет по середине его живота, с любопытством опробует мягкое тело над волосами. Он сползает к чувствительному треугольнику лобка. Он обнюхивает раздвоенную кривую его ягодиц, потом подбирается к его анусу. Карло замирает, он взят в заложники, и его охватывает дрожь дурного предчувствия. Из какого-то места в его голове, где нет ни одного слова, в этом пространстве, предназначенном только для самых особых из безмолвных ужасов, он осознает, что чужая рука тянется к основанию его пениса, тянет его, а другая рука проскальзывает под его подбородок и откидывает назад его голову, чтобы он не видел, что сейчас случится, и не мог подготовиться к жестокому отсечению ножом. Потому что именно это и случится.

Он сопротивляется этой руке, опускает подбородок с такой силой, что начинает задыхаться. Полощется черный занавес. Слезы. Пожалуйста. Пожалуйста. Аиютами. Помогите мне. Ему безразлично, что он молит их. Ни одно слово не имеет значения. Любое движение бесполезно. Любое воспоминание блекнет перед лицом этой циклопической, лихорадочной болезни, пожирающей его, прогрызающейся наружу из каждой его поры. То, что он обмочился на руку, водящую клинок у основания его пениса, что его заднепроходные мышцы сокращаются, и от него теперь воняет, что его выворачивает наизнанку, что он дрожит и умоляет, выстанывая свое имя, что оно отскакивает от потной ладони назад