Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Папа, глядя в сторону, жевал долго и старательно, придерживая ладонь у подбородка, чтобы крошки не сыпались на пол. Потом встал и молча ушел к себе.
А я погладил оставшийся на столе кусочек булки и сказал ей: «Я больше не буду».
20 февраля 2018 г.
Раньше мне всегда было жаль цветы в букетах. Стоят в вазе, нежные и чуткие, как доверчиво замершие бабочки, и тихо умирают.
А теперь я любуюсь ими. У цветов ведь нет прошлого, два дня назад они были просто зеленой травой, а будущее их так коротко, что его можно сказать что и нет. Цветы — это всегда только здесь и сейчас. Прекрасные мгновения на тонких стеблях.
Все конечно. И это лишний повод любить жизнь.
Мы всего лишь срезанные цветы.
21 февраля 2018 г.
Ситуация такова: к обычным докторам папу водить бесполезно, только мучить старика, там ответ один: «Ну, возраст, все понятно, хотите, выпишем вот это и вот это еще (но толку все равно не будет). Следующий!»
Я и сам знаю, что от возраста нет лекарств. Но если любой, даже самый необычный способ заставит его отступить хотя бы на месяц, усилия того стоят.
Если надо, я маньяк.
Будем бороться и улыбаться старости назло до конца.
…Я на руках папы. Он держит меня, сидящего в деревянном самолете с настоящим пластмассовым винтом. Папа сделал его для меня сам, и я радостно кричу первую команду: «От винта!»
Папа вторит мне: «Лево руля!» — и я поворачиваю зеленый настоящий штурвал от педальной машины, пересаженный на мой самый прекрасный на свете самолет…
Ничего не изменилось. Просто мы с папой поменялись местами. Полет продолжается, мы все еще вместе. И руки мои сильны, как тогда у папы.
23 февраля 2018 г.
Папа, завтракая, уронил котелок каши, и мне досталось, конечно.
Захотелось надеть себе этот котелок на голову и уйти в холодный день, куда-нибудь в серое небо, наябедничать маме.
Тогда отцу бы мало не показалось. Мама была очень строгий человек, с которым в нашей семье мог справиться один я. Не потому, что был сильнее, просто она меня очень любила.
Вот, наверное, кто сильнее любит, тому периодически хочется надеть себе котелок на уши и уйти. Вот мама и ушла однажды.
Зачем я с ней ругался всю жизнь…
На душе тоска. До уборки мне осталось минут пятнадцать. Еще надо родным нанести визит вежливости, а мне никуда не хочется: это ж еще бриться надо, за коньяком зайти, сумку собирать… Еще Сашка сожрал все макароны, а я их сам хотел сожрать.
Что за день такой, а? А все перевернутый котелок с кашей отзывается.
Не грех и пива бутылку выпить, честное слово. А может быть, и две. Устал я что-то. Как никогда в жизни еще.
* * *
Белка настолько сообразительна, что, если бы она не была вор и собака, я бы ей давно «вы» говорил.
Пользуясь тем, что вчера я был в приподнятом, романтическом настроении (четыре бутылочки пива), и в полночь, не приходя в сознание, допев арию юного Вертера, упал на покрывало, собака Белка воровски проникла на кухню и съела: 1) большую кость от крыла индейки (целиком); 2) остатки свекольного салата; 3) соленую селедку (ее сестру-близнеца съел под пиво я).
Среди ночи проснулся от странной возни на кухне. Вот слегка звякнула тарелка, и снова тишина. Ну, думаю, полтергейст, ничего интересного.
И вдруг услышал: топ-топ-топ…
Да что это такое, ну двигает привидение чашки, но зачем обязательно топать? Однако вставать было лень, и я снова уснул.
Проснулся уже рано утром, пока все спали, от холода и сквозняка. Вышел на кухню поговорить с обнаглевшим привидением и обнаружил, что дверь приоткрыта, а остатков моего ужина нет. Тарелка лежит на полу. Ее можно не мыть — аж блестит. Вот интересно, как можно беззвучно сгрызть кость крыла индейки величиной с крупного лосося?
Вышел во двор.
— Белка!
Тишина. Не пылит дорога, не шумят листы.
— Ко мне!
Тишина становится напряженнее, будто на трансформаторе добавили сопротивления.
— Ну-ка иди сюда, я сказал!
Трансформатор перегорел. Вакуум.
— Ну ладно, где моя хорошая соба-ачка…
Собаки, даже самые хитрые, доверчивы как дети. Вылетает из будки, поверив, что нахлобучки не будет.
— А ну-ка, девушка, пойдите сюда.
— В дом? С удовольст… э, нет, я передумала.
— Ну отчего же, сударыня! Входите, пожалуйста.
— Мне как-то не хочется.
— Ну-ка, иди ко мне!
— Хорошо-хорошо, если вы так настаиваете…
Быстро забегает в дом, одним прыжком перемахивая кухню со следами безобразия.
— Нет, сюда подойди.
— Да зачем! В зале куда интересней.
— Кто у нас вор?
Залезает в самый дальний угол, ложится и виновато стучит хвостом об пол, грустно качая холмиками бровей над печальными глазами.
— Нет, ты на кухню войди.
Делает два шага в направлении кухни и снова ложится на пол. Нет сил. Она устала. И вообще, она, кажется, скоро умрет, а тут селедка какая-то…
— Да, селедка. Где она? М?
Стук хвоста об пол. Уши прижаты к голове, голова к полу. Овчарка-лужа просто. И еще мне собачьи психологи будут говорить, что у собак нет чувства стыда!
А что она сейчас испытывает? Страх? Ни в коем случае, я если Белку и луплю, то веником по хребту. Раз рука моя к венику не тянется, то и бояться нечего.
Значит, Белке не нравится именно то, что она сделала нечто запретное и теперь ее стыдят, и, хотя я даже голоса не повышаю, едва сдерживая смех, интонации такие, что просто невыносимо — кинуться в ноги и признаться во всем.
— Кто съел мою кость?
— Да…
— Что «да»? Тебе не стыдно?
— Стыдно…
— Будешь еще воровать?
— Буду. Такая моя подлая натура, не хочу больше жить!
Открываю дверь.
— Ладно, вали отсюда.
— Меня простили, меня простили!
— Уйди со своей слюнявой мордой.
От щек собаки Белки нестерпимо пахнет селедочным рассолом. Наверное, для нее после вчерашней попойки я пахну не лучше. Хотя я вот даже выпивши из ее чашечки не воровал ни разу.
24 февраля 2018 г.
Меня опасно звать в гости. «Выступление в Москве», «вот помню, на съемках подходит ко мне Серебряков…». А пока все слушали, понатырил для папы маленьких сладких пирожков.
Папа ест, держа пирожок двумя руками. Ему все время перепадает от моих друзей: то добрый парень Сергей Черняк прислал из Америки дорогущих витаминов, то хорошая девушка Аня Козобородова передала ему целое блюдо
