След грифона - Сергей Максимов

– Может быть, вам не нравится и мой кавказский акцент? – сузив через уменьшительные линзы пенсне и без того пронзительный взгляд, спросил Фитина Берия.

– Ваш кавказский акцент, как и акцент товарища Сталина, считаю нужным и абсолютно оправданным. Первые лица страны и должны разговаривать с врагами так, чтоб даже мысли не возникало об их желании договориться, – предупреждая подобный вопрос о вожде, ответил Фитин.

Берия, конечно, понимал, что Фитин прав. Никому не придет в голову отправить резидентом в Англию киргиза, а в Швецию – чукчу. И Кобулову в Германии, конечно, не место. Но и Фитин со своей русской прямотой тоже хорош! Нашел время и место для демонстрации своей принципиальности. Однако время диктовало потребность именно в этой, не лучшей черте русского характера – упрямой прямоте. Но именно эта прямота вместо ясности, наоборот, порождала двусмысленность. Сменится время, и будет другой разговор...

– Как работать будем, Павел Анатольевич? – спросил Фитин Судоплатова.

– Думаю, что сначала ты прокачаешь его на предмет берлинского приятеля, – указав на фотографию немецкого генерала, ответил Судоплатов.

Это было то самое фото, которое Павел Анатольевич показывал Суровцеву. То фото, на котором Суровцев сразу же узнал агента еще дореволюционного русского Генерального штаба, а ныне фашистского генерала.

– Так. Принимается. Дальше, – согласился Фитин.

– Потом ты посидишь, послушаешь, как я буду выполнять распоряжение товарища Сталина, а заодно сформулируешь свои соображения по складывающейся ситуации. Ну а потом мы отправим заключенного по месту назначения и еще раз все обсудим.

– Принимается. Выглядишь хорошо. Даже завидно. У тебя, наверное, и аппетит волчий?

– Ты меня, Павел Михайлович, извини, но даже меня иногда выводят из себя твои высказывания. Вот что ты сейчас имел в виду под определениями «хорошо выглядишь» и «волчий аппетит»?

– Ну ладно, не сердись, – примирительно сказал Фитин. – Ничего я такого не подразумевал. У меня в организме что-то такое творится – ни есть, ни пить не могу. Немцы не сегодня, так завтра будут в Смоленске. Меня буквально мутит от этого.

– Так. Фронтовые темы пока сворачиваем. Займемся штабной работой.

– Уж не отправиться ли спать ты предлагаешь?

– Иди ты к черту, – беззлобно отмахнулся Судоплатов. – Ты знаешь, я уже пять месяцев общаюсь с заключенным и должен сказать, что мужик он более чем интересный для нашей работы. Ты, надеюсь, не заподозришь меня в симпатии к белогвардейцам, и образование, и умение держаться у него такое, что и нам можно поучиться.

– А кто спорит, что мы по сравнению с ними кухаркины дети? Но Гражданскую выиграли все же мы! Хотя, конечно, не мы. Руководители нашей партии тоже в своих гимназиях и университетах двоечниками не были. Да и матушки у них все больше из дворянок...

– Я не об этом. Я вот сейчас формирую подразделения Особой группы, а ведь и он занимался тем же самым в семнадцатом году, воюя на стороне белых. Кто его знает, но, может быть, и ты по своему профилю что-то интересное почерпнешь.

– Сводки сегодняшние смотрел?

– Не успел еще. Что-то серьезное?

– Серьезней не бывает. Управление войсками большей частью потеряно. Такое впечатление, что все виды связи повреждены или уничтожены.

Арестованного Суровцева в этот раз сопровождал незнакомый Судоплатову охранник.

– Товарищ майор госбезопасности, арестованный по вашему приказанию доставлен! – отрапортовал конвоир.

– Хорошо. Идите, – ответил Судоплатов. Для себя же отметил, что надо выяснить, куда делись глухонемые охранники. Не на фронт же их отправили? – Прошу вас вот сюда, – указал он Суровцеву на место за столом напротив Фитина.

Павел Анатольевич решил, что так заключенный будет находиться под перекрестными взглядами двух чекистов. И, когда он будет отвечать на вопросы одного из них, другой может контролировать его реакцию на вопросы и на сам предстоящий разговор.

Суровцев и Фитин, не выдавая своих эмоций, пристально посмотрели друг на друга.

– Читайте и расписывайтесь, – сказал Судоплатов и положил перед Суровцевым листок машинописного текста.

Прочитав заголовок на листе бумаги, Суровцев медленно поднял глаза на Судоплатова.

– Читайте, читайте, – проговорил Павел Анатольевич. – Дальше будет еще интереснее.

На первом листке, вверху, крупными буквами было напечатано: «Постановление о прекращении уголовного преследования». Суровцев быстро читал дальнейший текст, выхватывая из него самые важные для себя абзацы. «Ввиду отсутствия состава преступления прекратить уголовное дело в отношении...» – читал он. И так далее, до последней строки с подписью прокурора.

– Расписывайтесь, – стоя рядом с арестованным, сказал Судоплатов и положил на стол другой лист бумаги. Он был вполовину меньше первого.

Следующим документом была расписка, которая заканчивалась словами: «С постановлением ознакомлен». Суровцев поставил подпись.

– И число поставьте.

– Какое? Я хотел спросить, какое сегодня число? – чуть волнуясь, спросил Суровцев.

– Двенадцатое июля 1941 года. Это также подпишите, – несколько изменив тон, продолжил заместитель наркома и положил на стол перед Суровцевым еще два листа машинописного текста с подписями, одна из которых принадлежала Судоплатову, и двумя большими круглыми печатями с изображением герба Советского Союза.

Один из документов, оказавшийся перед Суровцевым, был не чем иным, как «Распиской о неразглашении режима содержания в Управлении исполнения наказаний НКВД СССР». Другая расписка повествовала о том, что он, Сергей Георгиевич Мирк-Суровцев, «обязуется сотрудничать с органами государственной безопасности».

– Не валяйте дурака, – произнес Судоплатов и протянул руку в ожидании.

Суровцев и не собирался ломать комедию. Он без видимого колебания подписал бумагу.

Судоплатов забрал документы и прошел за свой стол. Фитин начал работать с непривычного для себя вопроса, целью которого первоначально было не скрыть истинную причину своего присутствия в этом кабинете, а просто завязать разговор:

– Виновные в вашем аресте понесут заслуженное наказание. Мы надеемся, что вы не озлобились на советскую власть. Что скажете?

– Скажу, что обижаться на власть в моем положении все равно что обижаться на землетрясение или ураган, когда вы находитесь внутри оных, – ответил Суровцев.

«А язык у него моему сродни, – подумалось Фитину, – поганый язык. А ведь тоже знает, что в наше время чем длиннее язык, тем короче жизнь».

– Вы, конечно, понимаете, что дальнейшую вашу судьбу мы не оставим без внимания. Вам предстоит ответственная работа. Надеюсь, вы оцените всю степень доверия к вам с нашей стороны. Мы рассчитываем на вашу искренность, – продолжал уже вслух Павел Михайлович.

– Я понимаю, что так просто вы меня не выпустите на свободу.

– А куда вам идти? – в свою очередь, спросил Судоплатов. – Некуда вам идти, – сам же и ответил.

Фитин не понял сразу, что показалось ему неестественным в поведении заключенного. То, что он воспринял весть о своем освобождении достаточно спокойно, конечно, настораживало, но было еще что-то в нем такое, что он чувствовал и не мог сформулировать. Талантливый руководитель разведки, он обладал интуицией. И сейчас интуиция шептала ему, что арестованный ведет себя как-то неестественно для сложившейся ситуации. И дело тут совсем не в том, что он слишком спокоен. Он в чем-то уверен. И уверенность эта проистекает совсем не из тех причин, которые известны и ему, и Судоплатову. На поверхности лежит то, что арестованный понимает, что за его реабилитацией стоят очень большие начальники. На ум сразу приходило то, что арестант может предполагать о новом интересе к тайне колчаковского золота. Но в том-то все и дело, что скорее всего что-то другое придавало ему уверенность в его дальнейшей судьбе. «Стоп!» – одернул себя Фитин. Он понял, в чем дело. «Заключенный знает о начавшейся месяц назад войне с Германией», – догадался Фитин. По словам Судоплатова, сам он с самого начала войны не встречался с арестованным. Предположить, что он знает это через охрану, просто невозможно. Но он знает! Он никак не среагировал на усталый вид обоих чекистов, а это только слепой не заметит. Он после месяца полного заточения при взгляде на запыленного и загоревшего Судоплатова даже взглядом не отреагировал на его вид. А перемены в людях за этот месяц были столь разительные, что это бросалось в глаза. Обстановка в стране и в армии никого не оставила равнодушным. Уж по крайней мере выцветшая гимнастерка Судоплатова не могла не вызвать заинтересованного взгляда. Нет. К этому явному факту он отнесся как к само собой разумеющемуся. О войне он знает. Точно знает! И уже поддавшись интуиции, как вдохновению, Фитин неожиданно и для себя, и тем более для Судоплатова спросил прямо: