Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

адвокатом. Вот ситуация после известного постановления ЦК относительно Михаила Зощенко, с которым Катаев был в хороших отношениях – а потом осудил вместе со всеми. «Подло ли выступил Катаев? Подло. Подло, как поступили и остальные: от Маршака до Твардовского», – пишет Шаргунов. Но напоминает, что Катаев, в отличие от других, не бегал от опального, не переходил на другую сторону улицы, а приехал к нему в Ленинград и просил прощения.

Шаргунов выступает против «банальных и стройных концепций», которые люди, как правило, азартно берут на веру, становясь догматиками. Жизнь намного сложнее, чем примитивная логика. Она не исчерпывается простой формулой наподобие той, через которую кто-то «видит в красных лишь “мировой интернационал разрушения”, кто-то в белых – “пособников интервентов”». Поэтому биография одновременно картина и путь в поисках ответов. Появятся ли они – неизвестно, но крайне важно и само движение.

Наверное, единственное концептуальное предположение автора гласит, что Валентин Петрович «словно бы прожил не свою, а чужую жизнь», а настоящим был только в своих книгах. Его Сергей озвучивает также во введении. Уж слишком хаотичным и смертоносным было время, которое бросало из стороны в сторону, и главное, чтобы твой внутренний парус не разбила буря о камни. Нужны были маски, умение мастерски разыгрывать разные роли и в то же время оставаться самим собой в ситуации, когда время запросто ломало хребет любому, то возвышало, то растаптывало в пыль.

Кстати, о времени. В книге отражены психоз, всеобщее помутнение, которое привело к кошмару 1937-го, с вопросом: «Неужели термидор неизбежен, и те, кто сначала убивал “врагов”, не могли не приняться за истребление недавних товарищей?» Почему люди в «безумном экстазе с визгом и стоном топили друг друга в крови»? Как пишет Сергей, работа с документами того времени создает ощущение «средневековой сказки»: масштабное нападение злобных вампиров, которые секретились до поры. Отсюда и реакция на эту атаку: «слава серебряной пуле и осиновому колу…»

В одном из интервью автор говорил о размахе биографии писателя, который его не оставляет: «От камеры смертников до золотой звезды Героя Соцтруда в ярко освещенном кремлевском зале – это его жизнь. Это дружба с Есениным, Маяковским и знакомство со всеми персонажами той эпохи – Деникиным, Сталиным, Троцким, Крупской. Есенин и Маяковский писали про него стихи, и Маяковский свой последний вечер у него провел. В общем, огромная судьба, и рассказ о нем – это не только рассказ об интересном человеке, но и попытка вглядеться в этот огромный ХХ век без напраслины». (http://www.krsk.aif.ru/culture/sergey_shargunov_bolshaya_chast_elit_vyzyvaet_u_menya_somneniya). В книге все эти знаковые личности представлены подробно, из них складывается огромность судьбы героя и его и эпохи. А еще там присутствуют Бунин, Горький, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Мандельштам, Фадеев, Олеша, Бабель, Зощенко, Солженицын. Щедрый ряд людей, через которых он вглядывался в век, можно продолжать.

Особая душевная и даже исповедальная интонация в биографии получилась из-за того, что Шаргунов пишет еще и о себе. Он постоянно перекидывает часто неуловимые мостики от себя к своему герою и наоборот. Он ищет себя в Катаеве и пытается ответить на мучившие именно его вопросы, ведь он также находится в поисках этой вечной весны.

Говоря о родословной, Сергей отмечает типично русское сочетание: священство по отцовской линии и воинство по материнской. Здесь можно вспомнить и отца самого автора – известного и почитаемого священника Александра Шаргунова, который в свое время окончил Суворовское училище. Сергей приводит воспоминания Валентина Петровича о том, что в детстве они с двоюродным братом «надевали на шею кресты предков, воображая себя героями священниками, идущими в бой вместе со славным русским воинством». Уже тогда они «были готовы сражаться за родину». За родину он был готов сражаться всегда, а «чувство родной почвы» передавал через свои тексты.

Катаев, как и сам Сергей, стал писать, а потом и печататься очень рано. Первая публикация в газете в 13 лет. Шаргунов приводит первую поэтическую строчку своего героя: «Какой хороший этот лес и как прекрасно в этой дали». Тут же вспоминается дебютное стихотворение двухлетнего Сергея: «В моем окне живет луна. Какая твердая она!»

Автор приводит историю о том, как в гимназии юный Валя Катаев читал свое патриотическое стихотворение о войне с Наполеоном. Завершая чтение, он «выбросил вперед руку со сжатым кулаком». Зная самого Сергея, следует сказать, что и для него этот стремительный эмоциональный жест-действие характерен. А катаевское сочетание «властности и легкомыслия» разве не свойственно и для него, а «радостно-детский взгляд», с которым он шел по жизни? Постоянное возвращение к детству характерно как для произведений Катаева, так и Шаргунова.

В чем-то похоже и их отношение к смерти, которой Катаев, однако, всегда сторонился, внутренне надеясь на свою везучесть и опасаясь это обстоятельство изменить. Шаргунов в своих произведениях также с особым любопытством относится к смерти. Их общее отношение можно сформулировать фразой Сергея из биографии: «Гроб под его пером превращался в нечто торжественно-кошмарное, космическое, по-гоголевски захватывающее». Как пишет Шаргунов, Катаев «боготворил всё художественно-яркое, связанное со смертью».

В начале своей писательской карьеры Сергей Шаргунов выступал с манифестами новой литературы, требовал свежей крови в литературе, отрицал траур. Так же Катаев организовал «штаб новой литературы» в созданном им журнале «Юность» для этой же свежей крови. Это издание было не просто его личной «молодильной ванной» – через него он, по словам Евгения Евтушенко, стал «крестным отцом всех шестидесятников».

Шаргунов так же, как и Катаев, «не пытался выглядеть лучше, чем есть. Наоборот. Как бы нарочно выставлял себя бо́льшим грешником, чем другие». Можно вспомнить здесь путь героя той же повести «Ура!».

Говоря о критике прогрессивной интеллигенцией книги Катаева «Алмазный мой венец», Сергей пишет: «Удивительно, с какой страстью не могли простить Катаеву свободу именно те, кто претендовал на звание свободомыслящих…» Те же самые прогрессивные деятели не могут простить и Сергею его свободу, его смелую и широкую поступь, на которую не каждый решится, тем более что со смелостью у нас большой дефицит. Катаева и Шаргунова роднит жажда свободы творчества, которая является непременным его условием. Свободы от шор и стереотипов, от односторонностей. Возможно, всё дело в крови, в сочетании в них обоих воинского, путешествующего духа со священством.

Пересечений между ними очень много. Не зря имя писателя появляется и во многих произведениях Шаргунова. Упоминание о Валентине Катаеве можно найти в повести «Как меня зовут?». Мать героя, мнению которой едва ли стоит доверять, училась в Литинституте и высмеивала «“фальшивый брильянт” Катаева». Всё знала о «противных» писателях и говорила: «Эти писатели такие противные, я их с детства всех знаю. Катаев, между прочим, первый, кто привез из-за границы холодильник. Он