Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виктора тянуло в гущу событий. Он понимал, что там творится история. Кстати, по этой же причине пришла туда и Олеся, с которой он столкнулся в автобусе, ехавшем на штурм Останкино. В свое время он оставил на Луне отпечаток своего пальца. Теперь хочет полностью причаститься истории, весь без остатка.
Ощущение истории, которую буквально творит народ, притягивало к себе, как магнитом. В этом был смысл – преодоление ограниченности временного отрезка земного существования. Отстранение людей от истории – лишение их бессмертия. Без этого жизнь – «одно серцебиение гребаное».
Октябрьские события были для Брянцева давней мечтой. Той ситуацией, в которой он мог бы себя проявить, ощутить возможность чуда, прикоснуться к истории. В этом он чувствовал свое предназначение, свою судьбу, начертанную в победительном имени. Убегая из дома на баррикады, он проговаривает своей дочери: «Я всегда хотел себя проявить. Мечтал, мечтал, но зевал. И вот… Я же не только политику полюбил. В эти дни мечта моя ближе. А кто на улицу пошел? Простые парни. Они бессмертие чуют». Убегал босой, как те правдоискатели, которые исходили всю Русь в поисках главного.
Уже вскоре Виктор в схватке с омоновцами «заорал освежающее “ура”», на улице недалеко от высотки МИДа увидел вывеску «Богатырь». Ринувшись с бой, Виктор вспомнил слово «Ре-во-лю-ция!» и разрядил свой самопал. Он «чувствовал себя воином, которому теперь только побеждать». Рядом с Виктором перед мэрией были писатели: деревенщик Василий Белов и неистовый модернист Эдуард Лимонов.
Эйфория, восторг победы сменяется ощущением детскости, мультяшности всего происходящего. Виктор стал ощущать себя ребенком, который что-то выкрикивает, вспомнил детскую песенку про Буратино. Деревянный герой, бунтующий против Карабаса.
«Праздник непослушания» и «детский сад на выезде» – охарактеризовал ситуацию журналист «Эхо Москвы» во время штурма Останкино. Это было последнее проявление наивного, искреннего, детского. Дальше пошло неумолимое взросление – под пулями. Людей загнали обратно в состояние ватности. «Беспомощным, ватным» себя почувствовал Виктор, когда у него случился инсульт.
Что стало бы с Виктором, если бы не смерть от сердечного приступа? На этот вопрос Сергей ответил в нашей с ним беседе: «Думаю, что Виктор работал бы на аварийке дальше. Не уверен, что он стал бы челноком. Но в конкретно этой ситуации, возможно, там был бы конфликт и развод. Причем не исключаю, что Лена с ее взбалмошностью сама могла рвануть из семьи внезапно. Хотя как знать… Это вопрос для меня открытый. Знаю людей, которые оказались закрученными вихрем 93-го года и с тех пор никогда не выходили на улицу. Вот в чем я почти не сомневаюсь, что Виктор после расстрела Белого дома не стал бы больше никогда уличным активистом. Он бы не ходил уже на митинги КПРФ, может быть, даже остался глубоко равнодушен к президентским выборам 96-го года. Я знаю таких людей, которые были по-настоящему опалены, и Виктор оказался оглушен, контужен, по сути, этими залпами. Знаю большое количество людей, которые в начале девяностых с порывом бросились против несправедливости, и на моих глазах они полностью увяли. Они даже спустя годы не были готовы принять ничего, в том числе эту новую оппозицию. Как будто отрезало. Кто-то еще пытался барахтаться, но в основном это люди, которые ушли с улицы, потому что их угостили свинцом. Поэтому думаю, что Виктор больше бы не вышел на улицу.
А. Р.: Оставались ли у него силы, чтобы не спиться, не опуститься, не уйти дальше под землю?
С. Ш.: При его внешней мягкости всегда присутствовал стержень. Он бы жил, зарабатывал и точно бы не спился. Но многие его друзья-бедолаги, у которых этот идеализм был не настольно ярко проявлен, могли бы спиться. Кувалда или Клещ. Как знать… Спустя лет пять-восемь они могли бы подспиться серьезно. Тот же Кувалда с его количеством потребления алкоголя».
«Эхо танковых залпов звучит до сих пор», – сказал Сергей в интервью «Литературной газете». «Облачко от танкового выстрела, которое быстро превратилось в удушливую тучу», – писал он в эссе об Андрее Синявском («Гроб Деда Мороза»). Но параллельно есть и другой голос, другое эхо – «Победа», ставшее наследственным кодом семьи Брянцевых, оно вошло и в родовую память нации, которая еще рано или поздно проявит себя.
«У меня не вызывает сомнения, что русская стихия еще рванет и книга “1993” – это книга-предупреждение, книга-предчувствие и книга-размышление о судьбах русских людей. По-настоящему то, что произошло в 1993 году, еще не осмыслено. Мне было важно разыскать неизвестную правду о сентябре – октябре 93-го, покадрово восстановить происходившее тогда», – сказал Сергей в разговоре со мной. Это и есть настоящая кардиограмма сердцебиения народа.
В двадцатилетие тех событий в газете «Литературная Россия» (http://www.litrossia.ru/archive/item/6684-oldarchive) после выхода романа Сергея я предпринял свою попытку их осмысления:
«Глас народа с танковыми залпами. Двадцать лет спустя
Начало девяностых – шумное время, звучащее, с высшей нотой – октябрем 93-го. Время мельтешащее, базарное. Искреннее и шулерское. Быстротекущее, как песочные часы: резво скакали “600 секунд”, умные головы до всеобщего счастья отмеряли 500 дней.
Символом тех лет можно считать “Будку гласности”. Она появилась на Красной площади за два года до знаковых октябрьских событий. В нее по очереди заходили люди и в объектив камеры выкладывали всё, что у них на душе, причем в этом “гласе народа” было не так уж и много стандартных приветов семье и знакомым. “Поле чудес” ещё не ввело на это повальную моду.
“Будка” слала обращения к власти, стране и всему человечеству, транслировала размышления о судьбах, речи о настоящем и будущем, вплоть до призывов, которые сейчас можно охарактеризовать экстремистскими. “Будка” показывала, какие мы, давала вовсе не минуту славы, а полуминутное ощущение своего сопричастия ко всему тому, что происходит в стране.
Эту сопричастность многие люди по-настоящему чувствовали и верили, что держат руку на пульсе. Было ощущение, что всё в твоих руках и всё можно изменить, а для этого достаточно открыть людям глаза. Твои-то уже открыты.
Голоса были музыкой того времени, иногда они перебивались лязганьем гусениц и танковыми выстрелами,
