За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

за холмиком, заливал туман, густой молочный, сырой, приятно прохладный и приятно его скрывающий (скрывающий ли?). Чтобы что-то увидеть, надо было лечь совсем по-другому, у холмика, чтобы впереди было то, откуда давно уже было не слышно голосов, как будто никого там уже давно нет, но он знал, что никуда они на самом деле не исчезли – за земляным образованием, на другой стороне, ниже стоят люди, человек двадцать, наверное, разного возраста, в капюшонах или с тряпками, скатанными в рулон и обмотанными вокруг лба. Людей он встречал дважды, первый раз случайно на них чуть было не наткнулся, они просто шли мимо, двое, тогда его не заметили. Вторым разом был этот.

Снова. Где-то слева послышался шум, как и раньше, сначала, как дыхание, как будто кто-то дышит прямо в ухо, а потом громкий зевок, ленивый такой, уставший, с придыханием грудным – «баба беременная». Шум шел мощно и ровно, казалось, отовсюду, так что непонятно, где источник, он мог быть как в десяти шагах, так и в ста десяти, а может, и в тысяче.

И люди, наверное, все-таки собрались из-за шума, а не из-за Чия, как он сперва решил, тогда вздохи были гораздо тише, и еще слышался какой-то треск, бездушный и механический, как будто кто-то прется через мелкие кусты, постоит потом опять, потом снова, правда, кустов здесь поблизости нигде (он знал) нет и быть не может.

Что они молчат? Он вытянул вверх шею, пытаясь так хоть что-нибудь увидеть, – бесполезно, и понял, что ползет, противно шурша листьями на земле, треща веточками. «Куда, дурак», – объяснил же себе, обдумал, рисковать бессмысленно, ему это все равно ничего не давало, уйти он от них все равно не сможет, не заметили – хорошо, заметили – ничего не поделаешь. И останавливаться теперь было тоже глупо. Он как можно тише, стараясь дышать ртом, подтянул себя руками к холмику.

Судя по теням, проглядывающим через молоко, люди стояли. Похоже, просто стояли близко-близко кругом, их слышно не было, похоже, что даже не говорили, как будто слушали друг друга, собрались, встали и слушают, жути прибавляли и эти их капюшоны, из-за которых силуэты выглядели такими странными. Чушь – говорят, просто тихо, может, кто-то на пальцах показывает…Вот снова. Шум опять повторился, опять та же четкая последовательность: дышит, дышит, спокойно, тихо, а потом уставшее воздыхание, и тишина.

Все-таки не врали деревенские, заезжавшие в лесовиковскую деревню торговать, от рассказов которых, ходили все эти байки про лесных зверей. Он-то первым делом, попав сюда, тут же решил, что все это неправда, как чаще всего и бывало. Понял, что спасся он, когда дошел до лесной стороны Болота. Останавливаться там тогда он почему-то не захотел и сразу решил идти дальше. Марей как таковых здесь не было, как с юга, тянущихся настоящими полями, так отдельные пятачки, полянки заросшие мхом, местность резко поднималась, и тут же пошли сопки с этими гигантами, деревьями, которые ему трудно было принимать за растения, неопределенной высоты – так трудно сказать, двадцать его ростов, сорок. Никакого буфера между Болотом и Лесом не существовало, стена гигантов, одинаково огромных как выше, так и у края, резко обрезанная, натыкалась на жижу.

Пищи сразу стало много: орехи, не как те, с Болота, настоящие, разные, которых он никогда не видел, мяса было больше, чем он съедал, костер он развести так и не смог, а сырым не наешься – морщась, пару кусков, стараясь быстрее разжевать и проглотить. Но дичь здесь была самая обычная, маленькая, побольше – неважно, обычная, он не увидел ничего странного и сразу решил, что наврали, скорее уж, в Степи странно, а не тут, в Степи водились змеи, ядовитые, – здесь змей не было, обычное мясо, он так и не встретил тут ничего необычного, ни разу за все время до самого сегодняшнего дня. Теперь стало ясно, что он ошибся.

Люди внизу на вздох не отреагировали никак, и Чий подумал, что, может быть, их все же интересует он сам, это из-за него они пришли. По спине пробежал холодок. Они продолжали стоять. Зачем они одеваются так, и те двое так же? Куча тряпок, из-за чего, любой тут, походил на чучело набитое соломой, у них в Деревне так и зимой одевались.

Внизу что-то произошло. Они, наконец, договорились о чем-то, и от круга в две стороны расходились люди. Первый проходил несколько шагов, за ним шел второй, после нескольких шагов – третий. Он понял, что сейчас будет, – цепь, они собирались прочесывать местность, и он находился в зоне, которую они собираются проверить. Сердце забилось. Значит, за мной. Захотелось вскочить, побежать или потихоньку отползти и попытаться обойти фланговых – тех, кто ушел первыми, он подавил в себе это желание, даже если он попытается просто отползти, его заметят, чудо, что до сих пор не заметили, а если заметят, то тогда конец. А так что, так не заметят, ведь цепь? Он прижался к земле и не двинулся с места, чувствуя, как бьется сердце, стараясь дышать только ртом, в голове крутилось: На что ты надеешься, сейчас они пойдут, и все. Может, в листья зарыться? Чий не двинулся с места. Тот участок цепи, что он видел, – два человека – тронулся. До него шагов семь. Чий зажмурился, понимая, что вот сейчас откуда-то сзади выйдут к нему, он даже не повернул головы. Идут. Сейчас, сейчас… Ничего не случилось, центровые медленно прошли мимо. Он, не веря, смотрел на удаляющиеся спины, ровные и чуть напряженные, люди шли, вглядываясь вперед, туда налево, откуда снова донесся вздох жалобный.

Искали все-таки не его, они даже не стали подниматься на возвышенность, если бы искали человека, то тут бы посмотрели в первую очередь. А вот стоило ему побежать…

Он не стал дожидаться, что будет. Встал, отряхнулся и пошел, спускаясь по склону вниз, решив не проверять силки, даже если что туда и попалось, не нужно ему мясо это лишнее, о них вообще забыть надо. С самого начала ведь решил низа держаться, так нет, надо мне было лезть выше, потом еще выше, и не потому, что мясо нужно, расчувствовался, гуляю тут. Прожить можно, и не поднимаясь от болота дальше тысячи, даже пятисот шагов, зачем тысячи, чем выше, тем вероятнее встретить людей, а люди тут могли быть только лесовиками, ничего хорошего это не обещало.

Это он сначала, с дуру, решил идти на Громовую прямиком, сориентировался и пошел, полтора дня шел, поздно уже вечером подъем сопки кончился, он стоял на вершине, и через одну сопку