За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

может, ему кажется просто, но все равно место тут странное, сначала, да, он пришел и решил, что наврали, все самое обычное. Странности стали замечаться позже. Солнце. Туман этот, появляющийся непонятно как, и исчезающий также внезапно, еще куча всяких мелочей, и сегодня Жаба. Значит, не врали. И когда-то все это заинтересовало одного человека – моего отца, и он ходил сюда (!) и не раз (?!), как? А ведь учиться ему сперва было не у кого, и, значит, водил его сюда первый охотник, ты, дед Кунар. Тогда не дед, молодой, лучший охотник, человек, которого никогда нет дома, и чей труд все уважают, водил его, оболтуса непутёвого, и глупостью не считал, хотя и отнекивался потом, говорил, что учил охотиться и так и не признался ни разу. Почему?

Он вспомнил, из-за чего они пошли. Сейчас уже не верилось, что он был, тот кусок непрозрачного камня, как вспыхивали на солнце едва различимые ворсинки внутри, значки какие-то. Его вроде и с собой не взяли, оставили в Деревне. А ведь он уже отвык думать, что из-за него, вообще отвык какую-то причину искать, идут да идут, а тогда пошли именно из-за него, из-за глупости Краюхиной и из-за него тоже. Ерунда, конечно, ничего такого на Громовой горе нет. А что есть? Почему отец ходил туда раз за разом? Что он там нашел такого?

Чий шел до темноты, бездумно, до тех пор, пока удлиняющиеся тени не стали слишком плотными, и идти стало нельзя. Он вернулся к ближайшему ручью, достал мясо, съел сколько смог, запил водой и лёг спать куда-то там же, у ручья. Какой смысл теперь прятаться, он чувствовал себя разочарованно и нелепо. Потом вернулся страх, когда стало совсем темно, и он понял, что не уснёт сразу. Страх ненормальный, какой-то панический, страшно было, когда он пытался представить, как люди ждали его на поляне. Хотели убить, если бы он пришел. Но он не пришел, значит, уже неважно, но всё равно страшно. Того, что лёг здесь почти на открытом месте, оттого, что решил, что теперь уже всё равно, и, значит, можно не замечать опасности.

С утра было «похмелье», выяснилось, что жить ему хочется, хоть и непонятно, как теперь это сделать. Жить хочется, конечно, и просто, в принципе, в смысле, не умирать, но в особенности – нормально и по-настоящему, чтоб вокруг были люди. Хотя бы какие-нибудь, пусть даже эти в капюшонах. Жить. Он осмотрелся – беспорядок вокруг соответствовал утреннему настроению, тому, что существовало в голове. Он не знал, что делать. Вчера в горячке он нарешал кучу глупостей, может, и уходить так не надо было поспешно, сломя голову – он покосился на незнакомый склон – сюда. А сейчас он сидел, уже понимая, что, серьезно и здраво пытаясь думать, решить ничего не смог. Совсем ничего. Ситуация слишком неправдоподобная. Если раньше бы его спросили, как парню, попавшему в такую ситуацию поступить, то он, отвечая, начал бы с того, что это ерунда и случится такого не может на самом деле. И оказался бы прав. Потому что жив он из-за кучи совпадений, такой большой, что ему и так уже повезло больше, чем многим. Не должно его тут быть. Что делать парню, попавшему в Лес, Леса до этого никогда не видевшего, за, сколько-то там, дней пути, через Болото, которого тоже не видел и как-то прошел… Можно ещё продолжать? Решения нет. Или, хуже того, может, есть, только он не додумается всё равно. Может, не валятся надо сейчас, а начать с того, что встать и осмотреться, и сейчас это будет нужнее для того, чтобы потом, приняв ряд краткосрочных мер, что-нибудь из ситуации извлечь. А может, наоборот всё.

Чий долго ещё сидел на том же самом месте, где и проснулся, не отойдя ни на шаг, не умывшись даже, не поев. Сидел, думал. Сопку эту он узнал, хотя и не сразу, понял, что видел уже, только давно, и тогда всё было по-другому: во-первых, с другой стороны, во-вторых, не стоял на ней, а шел мимо и видел её издалека. Но её точно. Сразу, как только выбрался в Лес и решил идти к Громовой, а потом, возвращаясь обратно, шел рядом.

Он поднялся, сначала просто потянулся сонно, ещё ничего не придумав, всё ещё колеблясь, потом вдруг подобрал мешок и пошел как-то так просто и легко, через гребень сопки вглубь Леса. Сразу стало больше ничего не надо решать, теперь надо только не сворачивать. Он даже обрадовался немного, достал на ходу полоску, принявшись жевать. Он думал о деревенских, когда решил, что пойдёт на Громовую, там, внизу, тоже думал о них. Сперва, вспомнились слова Тольнака, до которых сейчас он додумался сам, а потом вспомнил, что уже слышал, что кто-то говорил о том же, и понял что, – Тольнак. О везении: о том, что им повезло, они умереть уже должны и не раз, это когда он его догнал на Болоте одного, Чий еще тогда этому удивился, подумал что действительно странно, все правильно. И тут же Тольнак лишается глаз, для него тогда везение кончилось, а теперь Чий тут в Лесу, а их всех, скорее всего, уже давно нет, ему тогда опять повезло, он прошел сюда, не зная тропы, ел и корешки с жучками, как они тогда с Краюхой пошутили, и червяков ел, чего он только не ел, сначала думал, утонет – не утонул, потом думал, что умрет от голода, когда, одурев от боли в животе и слабости, ел мох, грыз кору – опять не умер. Пару раз он тогда натыкался на бородву, поняв, почему она так странно росла, когда они ее обнаружили, пятачками, оба раза, где он находил ее сам, он находил горелые головни и вспомнил, что в первый раз рядом тоже были угольные коряги… Потом был лес и дальше, и дальше, и потом лес, до этого дня, и сейчас тоже…

Вершина сопки была непривычно светлая, сначала он понял, что ветви вверху без листьев, сухие, потом заметил, что все деревья тут лопнувшие, как там, у солончаков, где у него был тайник, только эти уже давно, часть уже упала. Сквозь редкие ветки ярко светило солнце. Тут можно было видеть его по- настоящему – огненный круг в небе, а не как везде – место, в котором из-за листьев пробивается свет. На непривычно уже пустом небе, синем, среди заросших макушек сопок вокруг, поднимался высокий и крутой конус двухцветного «Арбада», низ его покрывала