За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

гиганта качает от ветра, вот этого он никак не ожидал, и чем выше, тем сильнее, зато сопку впереди стало видно почти сразу же. Открывшееся небо имело красный цвет заката, и впереди поднимался низкий темный горб, на самом деле неказистый, но он понял, что лез сюда зря, успокоения ему не принесло, а, может, наоборот, тревога, появившаяся перед вечером и заставившая лезть на это дерево, не улеглась, а от первого же взгляда разыгралась еще сильнее. Сопка все равно казалась грозной, и какой-то, как будто живой, думающей, на фоне потемневшего уже неба. Он понял, что сейчас испытывает соблазн остаться и посмотреть, что будет, хоть и осознавал, что боится, от этого приятного предчувствия опасности стучало сердце. Хочется? А потом ты уже точно никуда не пойдешь. Ведь не пойдешь же.

Он вдруг ощутил, что как будто этот самый момент он уже переживал, помнил его, или, может, не он? Мог вот также тут сидеть сколько-то там лет назад на этом же самом месте и смотреть с этого же самого дерева его отец? Сидел, затаившись, и глядел. На самом деле, и видел перед собой темную лысую гору – могильный холм впереди. Чий представил себе лицо, в подробностях, похожее на свое собственное. На самом деле? Нет, на самом деле это, конечно, ерунда. Но сейчас казалось очень реалистичным. Только думал бы он по-другому. Почему-то казалось, что отец бы непременно остался смотреть, Чий повернулся лицом к стволу, обхватил ветку руками и, нашарив ногой опору, полез обратно.

Он открыл глаза и сперва ничего не увидел – темноту. Тело горело. Его трясло, грудь, он дышал, глотая воздух кусками, и также выдыхал, поднимаясь, он оперся о ветку и понял, что пальцы ничего не чувствуют. «Холод», – догадался он. И Чий побежал. Горло зажгло холодной болью, он слышал, как под ногами что-то хрустело – на земле сверкал иней. Иней!! Холод…

Он еще не проснулся до конца, и теперь сознание отказывалось понимать, что произошло. Может, это еще сон. Изо рта спереди у него вырывался пар, белые рвущиеся клубы, сквозь которые он летел. Паника внутри и снаружи, все вокруг тоже боялось, сумеречные неясные тени стволов, оно ужасалось тому, что это не кончится – боли в горле и в груди, он с размаху налетел на что-то чешуйчатое и твердое плечом и щекой – впереди поднималось дерево, при падении рубаха задралась, и он вытянулся животом на обжигающей, твердой земле, колючей, как камни. Твердой!!! Он побежал снова, но теперь уже ясно осознавая, что он не выберется.

Момент перехода он так и не заметил, только, наверное, перемену в воздухе – дышать стало не так больно. Впереди стеной рос молодняк. Чий полетел через него, как камень, кувыркаясь, как попало, с треском. И побежать с той стороны он не успел, его ударили в лицо, он упал, заорал, попытался вырваться из-под того, кто сидел наверху и держал ему руки нестерпимо горячими пальцами…

«Лицо оплывет все», – думал он, глядя на согнувшуюся, над оранжево-красным, темную спину, закрывающую от него костер. Вверху, докуда доставал оранжевый свет, было видно, как над спиной поднимается ствол клубящегося дыма, который еще выше терялся в ночном уже практически небе. С одной стороны сочилась щека, ее щипало, это еще когда бежал, от дерева. Скула и над глазом – это уже рукой, или чем там, чтобы он остановился и лег. А остальное: зубы шатающиеся и привкус крови во рту, за ухом, у челюсти, и огромная шишка на лбу – все это вместо кляпа, чтобы он не орал, всего этого можно было и избежать. А чего ты действительно орал? Как будто помогало это, дурень. Вот и надо было молчать.

Человек у костра развернулся и подошел к нему. Спросил что-то, произнеся в нос, коротко обрывая окончание. От него слабо пахло костром и мясом, и еще чем-то резким и съедобным, какой-то травой, наверное. Чий жадно втянул воздух. Человек улыбнулся, зашел за спину, проверяя веревки, потом появился снова и показал длинный кривой нож, он указал пальцем куда-то за спину. Чий попытался разглядеть лицо, серьезное, даже как будто по-демонстративному, он все еще держал нож и снова показал на что-то за спиной у него. «Руки», – понял Чий, и кивнул. Веревку он резать не стал, узел был крепкий, он довольно долго с ним провозился, а, когда вернулся назад, в руках, кроме ножа, у него ничего не было.

Ягма – а – ар й ана, а?

Чий пожал плечами, растирая вдавленные следы на запястьях. Человек протрещал что-то короткими звуками.

Не знаю.

Никакой он не лесовик, как Чий сначала подумал. Высокий, довольно-таки и сухой, особенно ноги – бедра и голени. На них выделялась каждая жилка, сверху их прикрывала кожаная, примерно до колена юбка, стопы обуты во что-то непонятное. И смуглый, наверное, очень при свете дня. «Юбка» – Понял он, что так и не успел этому удивиться до сих пор. Мужчина в юбке! Нет, смешным это не выглядело. Может, и выглядело бы в Деревне, во всяком случае, если б ему рассказали, тогда да, даже без сомнения, сразу бы заухмылялся, если б вообще поверил. Потому что представилось бы совсем не то, что-то несуразное. У них такое бы и в голову не пришло никому. Мужчина, женская одежда, если бы только дурака так нарядили посмеяться. А за ним стояла совсем другая общественная традиция, совсем другая, ведь не для женщины она – здоровенная бляшка на широком грубом ремне. «Значит, где-то такие носят, – подумал он, глядя на лицо, совсем не обычное, с хищным носом, черными кудрявыми волосами. – Где-то очень далеко. Где?»

А длинная рубаха из светло-серой ткани в пятнах и грязи, это уже не оттуда. Она почти скрывала юбку и совсем с ней не вязалась. Видимо, там, где эти юбки носили о том, что такое холод не догадывались, это было уже вынужденное приспособление к местным условиям.

– Ты один? – сказал он.

Чий замер от удивления, потом кивнул.

– Да.

– Зачем здесь? Ты меня удивил, я-то сперва решил: ты с севера, а ты оказывается вот откуда. Через Болото? – он посмотрел, как Чий кивнул. – И как это все понимать?

– Что?

– У вас каждый день сюда ходят? Нет, из вас тут вообще никого не бывает. Торг еще не начинался, и тем более через Болото, и один. Чего молчишь, говори?

Рассказывать почему-то было неловко. Не все, но кое-что он постарался опустить. Только теперь, поняв, где именно они совершали детские глупости, то, о чем он и не сказал, потому что стыдно. Он не сказал про