Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер

видели, теми же путями перемещается и зло. В «Идиоте», например, прочно пускают корни «семена» последнего убеждения Ипполита – желание покончить с собой. Даже Зосима в «Братьях Карамазовых», который оптимистично вторит эпиграфу романа, приводя те же слова из Евангелия от Иоанна, имеет мрачное видение, столь же сильное, о том, что злые семена могут также принести плоды. Он предупреждает о влиянии мимолетного злобного слова на ребенка: «…может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно…» [Достоевский 14: 289]. Таким образом, когда Зосима далее говорит, что «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле… но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным…» [Там же: 290], он может иметь в виду, пусть и косвенно, как злые, так и добрые семена[209]. По замечанию Джеймса, святое включает в себя зло; оно не может уменьшить или изгнать его.

Таким образом, когда черт использует образы семян в своих целях, будь то для обращения или для извращения, он усиливает этот непростой симбиоз добра и зла. Ему хочется посеять в Иване «крохотное семечко», из которого «вырастет дуб» [Достоевский 15: 80]. Здесь можно спросить: с какой целью? Черт, подтверждая наше представление о нем как о коварном софисте, не исключает обе возможности. С одной стороны, он получит от возможного падения уверовавшего Ивана большую награду, чем от падения простого атеиста («у нас ведь своя арифметика» [Там же]). Но с другой стороны, черт, хвастающийся своей начитанностью, предполагает, что он является вариацией фаустовского Мефистофеля – тем, кто, посеяв в Ивана крупицу веры, провозглашает, что трудится во имя Божьей благодати:

Мефистофель, явившись к Фаусту, засвидетельствовал о себе, что он хочет зла, а делает лишь добро. Ну, это как ему угодно, я же совершенно напротив. Я, может быть, единственный человек во всей природе, который любит истину и искренно желает добра. <…> Я ведь знаю, в конце концов я помирюсь, дойду и я мой квадриллион и узнаю секрет

[Достоевский 15: 82].

И обе возможности для него сохраняются.

Наиболее интересным в разговорах черта представляется утверждение, что он практикует метафизическую гомеопатию. Это направление медицины прямо противоположно господствующему, называемому «аллопатическим». Аллопатическая медицина использует лекарства, которые производят эффекты, противоположные симптомам излечиваемой болезни. Гомеопатия, ставшая популярной и дискредитированная в XIX веке, утверждала, что болезнь лучше всего лечить, давая лекарства, которые вызывают симптомы, аналогичные симптомам болезни. Его девизом было «Similia similibus curentur» [Cummings, Ullman 1984: 8][210]. Согласно гомеопатической мудрости, симптомы болезни следует стимулировать, поскольку они не являются частью самой болезни, а, скорее, свидетельствуют о попытке организма излечиться самостоятельно. Таким образом, применение чертом методов гомеопатии к Ивану можно понять как попытку «вылечить» его болезнь атеизма. Можем ли мы считать этот подход разновидностью религиозного опыта? «Я именно, зная, что ты капельку веришь в меня, подпустил тебе неверия уже окончательно, рассказав этот анекдот. Я тебя вожу между верой и безверием попеременно, и тут у меня своя цель. Новая метода-с…» [Достоевский 15: 80]. Черт, независимо от того, является ли он галлюцинацией или демоническим двойником, гомеопатически дублирует симптомы болезни Ивана; он передразнивает и издевается над собственными словами, идеями и сомнениями своего собеседника. Таким образом, Иван, отшатнувшись от опасного удвоения самого себя, смог, если верить принципам гомеопатии, приступить к самолечению.

Наиболее противоречивым аспектом гомеопатии является ее твердое убеждение в том, что самые малые дозы, называемые высшими активностями (на самом деле самые разбавленные), являются в то же время сильнейшими и приводят к излечению. «Большинство ученых считают, что ни одно лекарство, разбавленное до более чем 12С, не будет иметь никакого биохимического эффекта, поскольку маловероятно, что останутся какие-либо молекулы исходного вещества» [Cummings, Ullman 1984: 17]. Однако именно эти мизерные дозы, по утверждению гомеопатов, оказываются наиболее эффективными. Более того, именно такую мизерную дозу веры и пытается дать Ивану дьявол, подражая собственным «симптомам» неверия собеседника.

Вопрос в том, работает ли это? Если верить гомеопатии, то нам, по-видимому, придется согласиться, хотя к концу романа «лечение» Ивана оказывается не вполне закончено и, скорее, все еще продолжается. Гомеопатическое лечение требует времени; первоначальные физические симптомы, прежде чем улучшиться, сперва значительно ухудшаются. Считается, что само их ухудшение – признак улучшения, поскольку гомеопатическое лечение проявляется будто бы изнутри наружу: внутренние части улучшаются в первую очередь, в то время как внешние должны временно ухудшиться. Таков, возможно, и случай Ивана; в конце романа он лежит без сознания и симптомы «нервной горячки», которая так долго к нему подбиралась, после «гомеопатической» встречи с чертом стали хуже, чем когда-либо прежде. И все же Иван ненадолго после третьей встречи со Смердяковым ощутил мимолетный прилив целительной радости. Стимулировала ли небольшая доза вредоносных слов черта начало поступательного процесса исцеления? Означает ли признание Ивана в зале суда, что он уже, как философ в его легенде, встал «с дороги» и идет во мраке по пути к вере? Безусловно, заявление Ивана на суде имеет явные признаки подлинной исповеди у Достоевского: Иван произносит свои слова публично, и никто в них не верит.

Сам Достоевский сталкивался с гомеопатией как пациент. В 1837 году, незадолго до поступления в Инженерное училище и через несколько месяцев после смерти матери, у него заболело горло и пропал голос. Отец-врач применил обычные средства, а когда они не помогли, он «вопреки своим строго аллопатическим профессиональным убеждениям» испробовал на сыне популярный гомеопатический метод [Rice 1985: 50]. Райс указывает, что это был «единственный известный терапевтический обмен» между Михаилом Андреевичем и его сыном. Хотя гомеопатическое средство, которое использовал доктор, было популярно, оно вызывало споры, поскольку предполагало введение небольшой дозы ядовитого вещества – «вероятно, белладонны». Лечение не помогло, и «у Достоевского так и не восстановился нормальный голос» [Ibid: 50][211]. Вскоре после этого эпизода, в октябре 1838 года, в докладе на заседании Общества русских врачей был сделан вывод о несостоятельности гомеопатии. Тем не менее она оставалась популярным способом лечения. Столкновение молодого Достоевского с гомеопатией, возможно, повлияло на эту критическую сцену, написанную им в конце творческого пути. Если дело обстоит именно так, то это упоминание может служить знаком, что лечение черта не сработает.

На самом деле в рабочих тетрадях писателя страницы, касающиеся этой сцены, содержат больше указаний на медицинские проблемы черта, чем окончательный текст. Достоевский неоднократно упоминает бородавку черта, его кашель, катар дыхательных путей. Он упоминает также сернисто-водородный газ, мальц-экстракт Гоффа и мед с солью. В набросках Достоевского черт