Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

Трудно поверить, что автору этой книги 20 лет, – пишет Луначарский. – Трудно допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии ничего не лежит в ее основе. Ведь в конце концов это значит, что в основе книги лежит только богато одаренная натура.

Посмотрите: А. А. Баркова уже выработала свою своеобразную форму, – она почти никогда не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах – терпкая, сознательно-грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности…

Я нисколько не рискую, говоря, что у товарища Барковой большое будущее, ибо она оригинальна без кривлянья, имеет манеру без убийственной даже у крупных футуристов и имажинистов манерности.

Луначарский помог Барковой выбраться из Иванова и даже сделал своим секретарем. «Курносая, некрасивая, бронзово-рыжая» двадцатидвухлетняя ивановская журналистка оказалась в Кремле! Ей светила головокружительная карьера. Вместо этого она рассорилась с Луначарским, потеряла работу, мыкалась по Москве и вела самые саркастические разговоры, очевидно жалея, что революция закончилась слишком рано.

В Иваново не ездила – родители умерли, дом пришлось продать, старые знакомства ее не притягивали.

В декабре 1934 года на одной из журналистских посиделок среди коллег из газеты «Правда» Баркова неосторожно обронила очередную крамольную фразу, за которую ей по доносу предъявили обвинение, и она была осуждена на пять лет лишения свободы.

После приговора, в марте 1935 года, Баркова пишет письмо наркому внутренних дел Ягоде:

Я привлечена к ответственности по статье 58 пункт 10 за активную антисоветскую агитацию, выражавшуюся в антисоветских разговорах и террористических высказываниях с моими знакомыми.

Разговоры, имевшие контрреволюционный характер, я действительно вела, но вела их в узком кругу, в порядке обмена мнениями, но не с целью агитации…

По профессии я – журналистка, но в последние годы не смогла работать по специальности, мне приходилось заниматься канцелярским трудом, и часто, благодаря своей непрактичности и неуменью устраиваться, я оставалась без работы.

У меня очень неважное здоровье – бронхиальный туберкулез с постоянно повышенной температурой, малокровие и слабость сердечной деятельности.

В силу моего болезненного состояния и моей полной беспомощности в практической жизни наказание в виде ссылки, например, будет для меня медленной смертью. Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания. Жить, имея за плечами 58-ую статью и тяжкое обвинение в контрреволюционной деятельности, слишком тяжело. Спокойно работать и вернуться к своей профессии писателя, что было для меня самым важным делом в жизни, будет невозможно.

На барковском заявлении Ягода собственной рукой надписал: «Не засылайте далеко». Баркову отправили в Карагандинский лагерь, где она отсидела от звонка до звонка.

Но сколько же человек о себе не знает! После отчаянного письма Ягоде Баркова прожила еще сорок с лишним лет, написала лучшие свои стихотворения, а выйдя из лагеря в 1940 году, отчитывалась знакомым с оттенком горько-ироничного, но все-таки честолюбия, словно бы даже приводя себя в пример:

Я, например, тьму профессий изучила: на полевых работах была около года, пошивочной заведовала (да! да!), нормировщиком была, повидло варила, статистиком работала, экономистом-плановиком – тоже, и не шутейно: составляла планы работ и заявки на рабочую силу для лагерного пункта с бесконечным разнообразием «трудовых процессов» (тут и скотоводство, и полеводство, и ремонтные мастерские, и хлебопекарни, и сапожные, и ветеринарный лазарет, и амбулатория с больницей для заключенных, и т. д. и т. п.). Наконец, два с половиной месяца я занималась метеорологией в качестве наблюдателя на метеорологической станции.

Баркова в недоумении, куда двигаться дальше, но главным для нее остается писательство. Она ищет работу, которая позволила бы заниматься любимым делом, а не отнимала на себя все силы и время (в становлении Поэта часто важную роль играет не только талант, но и личный выбор, готовность поставить на карту все).

Увы – терять было до обидного нечего. С 1940‐го по 1947‐й Баркова пребывает под административным надзором в Калуге. Ей не везет, и поэта окружают все те же нужда, бесприютность и серость. Она вынуждена приспосабливаться к чужой обстановке, не понаслышке, а на собственной шкуре «пугливой женщины-ребенка» продолжая убеждаться, какое низкое, мерзкое и всеядное зло – человеческое непонимание.

Пристанище Барковой – нанятый угол в грязном бараке, где даже «ноги вытянуть негде». С постоянной работой тоже не складывается – она то уборщица, то ночной сторож. В конце войны Барковой удается устроиться бухгалтером в местное книжное издательство, но там, как пишет Л. Н. Таганов, «в конце концов спохватились: после лагеря – и вдруг материально ответственное лицо! Пришлось переквалифицироваться в дворники».

Но и там ненадолго! До крайности обеднев, Баркова берется гадать на картах. Можно представить, чего ей это стоило – с ее холодным и насмешливым умом; как она ненавидела свою клиентуру и мошенническое ремесло, но образ «рыжей цыганки» (наряду с образами старушки-юродивой и бунтующей ведьмы) прослеживается в ее творчестве с достаточным постоянством и оттенком самомнения.

В 1947 году Баркову повторно арестовывают и ссылают на десять лет в Инту. Причина та же – «активная антисоветская агитация». Находясь в заключении, она не испытывает никаких иллюзий относительно своего будущего:

Меня и после наказанья,

Как видно, наказанье ждет.

Баркова знает: воля для нее под запретом; воли ей не позволят, даже когда отпустят «на волю» (не потому, что вокруг СССР, а потому, что для поэта «вся Дания – тюрьма»).

Освободившись, Баркова около года живет у знакомой в поселке Штеровка близ Луганска, но 13 ноября 1957 года, вопреки надвигающейся оттепели, ее вновь задерживают по следующему эпизоду: ее приятельница, будучи портнихой, шила на дому. Одна из клиенток, задолжав за работу и не желая платить, донесла на обеих женщин. Нашлись и другие свидетели, утверждавшие на суде, что они критиковали власть и существующие порядки. Баркова получила свой третий срок, который на этот раз отбывала в Мордовии – с 1958 по 1965 год.

Многие до сих пор склонны видеть в ней пламенную противницу советской системы, забывая о том, что Баркова прежде всего боролась с ЛЮБОЙ системой; билась с пошлостью, глупостью, отсутствием культуры, насилием над личностью, а не с тем или иным политическим режимом. Окажись она, к примеру, в либерально-демократической Европе или Америке, она бы и там пришлась не ко двору и выступала бы как возмутительница общественного спокойствия.

Она асоциальна по своей природе. В трагической судьбе Барковой повинны не столько ее политические взгляды, сколько неуступчивость и независимость характера, который придавал ей редкую