Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

— Кто ты? — спросил Махмуд-Али, глядя на лекпома.

Кузьмич молчал.

— Позовите толмача, — приказал курбаши.

Прибежал переводчик-евнух, маленький человек с лишенным растительности костлявым лицом.

— Скажи ему, — заговорил Махмуд-Али. — Если он расскажет о планах своих начальников, то я пощажу его и приму к себе на службу. А если будет молчать, то казню.

Переводчик перевел.

— Передай своему курбаши, что планы начальников мне неизвестны, — сказал Кузьмич. — Мое дело лечить людей. Я — доктор. Табиб. Понимаешь?

Выслушав переводчика, Махмуд-Али благожелательно взглянул в лицо Кузьмича. Дело было в том, что Махмуд-Али второй месяц страдал дурной болезнью, которая мешала ему ездить верхом. Местный табиб лечил его заговорами, по ему почему-то не помогало. И теперь он очень обрадовался, что к нему нежданно-негаданно попал русский доктор. Он тут же приказал развязать руки Кузьмичу.

— Твоя будет лечить курбаши, — говорил переводчик. — Твоя мало-мало плохо лечит — твоя так сажай, — толмач помог себе жестом, насадив кулак правой руки на большой палец левой. — Твоя лечит хорошо — таньга даем.

Кузьмич хмуро молчал.

В эту минуту к Махмуду-Али подошел Улугбек. Он зашептал ему что-то, временами бросая на Кузьмича злобные взгляды.

Махмуд-Али отрицательно покачал головой. Он так намучился со своей болезнью, что шел на все, и в первый раз решил пощадить пленного, чтобы уже после выздоровления расправиться с ним.

С этого же дня Кузьмич принялся лечить курбаши какими-то травами, заявив ему через переводчика, что выздоровления можно ожидать не ранее как через два месяца. Махмуд-Али на все был согласен, только бы вылечиться.

Кузьмичу выдали чалму, ватный халат и ичиги, а также вернули отобранные очки.

Он напустил на себя важности, целыми днями бродил по базе, собирал разные травы и корешки, лечебных свойств которых он, конечно, не знал, сушил их на солнце, а потом толок в порошок.

Но с Дашей ему не приходилось больше встречаться: привезенный на базу раненый Чары-Есаул не отпускал от себя своих жен…

Считая, что делает правильно, Маринка на следующее утро рассказала Лихареву о своем объяснении с Лолой. Она не забыла упомянуть и о розах.

— Все же я не совсем понимаю, сестра, за что Лола рассердилась на вас, — сказал Лихарев.

— Как за что? — Маринка понизила голос. — Она же любит вас, товарищ комбриг. Ну и приревновала меня.

Лихарев рассмеялся.

— Любит? Меня? Не понимаю, за что она могла меня полюбить. И когда? Вздор какой! Нет, вы шутите, сестра. Не может этого быть.

— Товарищ комбриг, мы, женщины, очень хорошо понимаем друг друга.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что я вам уже говорила.

Лихарев пожал плечами.

— И вы, сестричка, твердо уверены?

— Да.

Лихарев долго молчал.

Спрашивая Маринку, он хотел верить и не верил тому, что она говорила. Он успел горячо полюбить Бухару, а Лола в его воображении как бы олицетворяла этот чудесный солнечный край. «Нет, это ошибка. Такая прелестная девушка, нежная, светлая, как солнце, не может ко мне привязаться. Кто я? Огрубевший в походах солдат революции… Но вдруг это верно? — рассуждал он сам с собой. — Вдруг я нашел свое счастье?» От этой мысли замирало сердце. Ему захотелось вскочить на коня и, сражаясь с врагами, завоевать свое счастье.

— Товарищ комбриг, что с вами? Вы побледнели! — участливо заговорила Маринка, взяв его пульс. — Успокойтесь, вам нельзя волноваться.

Лихарев с грустью взглянул на нее.

— Ах, сестра, вы не можете себе представить, какая мука для меня лежать без движения…

Шли дни. Лихарев стал ежедневно заниматься с Лолой русским языком. Все в ней радовало его. Лола сама стремилась умножить эту радость. Если он просил ее почитать из «Фархад и Ширин», она тут же читала. Если ему хотелось послушать пение девушки, ее голосок тотчас же начинал звенеть в его комнате. Полные неуловимой грации движения девушки, острый ум, бьющая через край живость очаровали и волновали его, и он испытывал наслаждение, когда она находилась рядом. Наблюдая за ней, он представлял, что может выйти из этой девушки, если ей помочь. Поэтому он решил серьезно заняться ее образованием и даже при случае отправить Лолу в Ташкент, где жила его мать.

Как-то в разговоре он спросил ее о здоровье отца Девушка не смогла сдержать слез и расплакалась. Так Лихарев узнал о смерти Фатто. Это известно, старательно скрываемое от него окружающими, потрясло Лихарева и доставило ему много горьких минут…

Вихров, принявший второй эскадрон от Ладыгина, назначенного помощником командира полка, добился направления Суржикова в дивизионную школу.

Они сидели в чайхане Гайбуллы и строили планы.

— Ну, Михаил Иосифович, — говорил Вихров, поглядывая на своего собеседника, — кончишь хорошо дивизионную, немного послужишь, а там и в нормальную школу направим. Был у меня во взводе еще на польском фронте один донбасский парнишка Дмитрий Лопатин, сейчас тоже школу кончает. Скоро ждем его командиром.

— Вы рассказывали об этом Лопатине, — напомнил Суржиков, благодарно посмотрев на Вихрова. — Говорили, хороший боец.

Вихров допил пиалу и попросил Гайбуллу дать еще чайничек чаю.

— Товарищ командир, поглядите, Климов идет, — сказал Суржиков. — Совсем нос повесил, затосковал.

Трубач шел мрачный, как-то сразу постаревший.

Обычно лихо закрученные усы его уныло висели вдоль давно не бритого подбородка.

— Василий Прокопыч! — окликнул Вихров. — Идите к нам!

Трубач подошел.

— Что это вы, дядя Климов, такой скучный? — спросил Суржиков.

Трубач тяжко вздохнул.

— Скучный! Да я, сынок, такого товарища потерял… Душевный был человек… Эх, а я еще с ним ругался. Досаждал ему всячески, — заговорил Климов, видимо испытывая жгучую потребность поделиться своим горем с товарищами.

— Что имеем — не храним, потерявши — плачем, — сказал Суржиков.

— Он тогда еще звал меня на охоту, мой Федор Кузьмич, а я не пошел, старый дурак. Может, он тогда бы и не утопился. Добро бы от пули или шашки геройской смертью погиб, как надлежит старому солдату, а то ведь в грязи утопился мой Федор Кузьмич.

Климов, вздохнув, отвернулся, и Вихров увидел, или ему показалось, что трубач быстрым движением смахнул слезу со щеки.

— Что это — базар, а народа не видно, — заметил Климов, видимо желая переменить разговор.

— А сегодня не базарный день. Одни чайханы торгуют, — сказал Суржиков. — Смотрите-ка, товарищ командир, — продолжал он, приглядываясь.

На мершадинской дороге показалось десятка два запыленных всадников на разномастных лошадях. Они молча проехали мимо чайханы. За ними со скрипом потянулся груженый обоз. На повозках были видны мешки, ящики, бидоны с керосином, обвязанное веревкой пианино, плотные кипы газет. Лошади шли, устало опустив головы, лениво помахизая хвостами. На одной из повозок сидел на мешке молодой командир в синих бриджах. Желтые ремни поверх новенькой гимнастерки блестели на солнце. На загорелом лице Вихрова удивленно поднялись брови. Он вскочил и, вытянув шею, пристально посмотрел на молодого командира.

— Лопатин!!! — крикнул Вихров таким неистовым голосом, что Гайбулла выронил чайник из рук.

Боевые товарищи бросились друг другу в объятия. Они говорили что-то, перебивая один другого, и снова обнимались.

— А ну, дай я на тебя посмотрю. Ого, гляди какой стал! Как переменился!. Совсем другой человек! А вырос! Почти на целую голову выше меня. Хорош! Хорош! — весело повторял Вихров, оглядывая волевое, несколько широковатое в скулах, бритое лицо старого друга. — Да нет, постой, скажи — ты это или не ты?

— Да как будто я самый, — смеясь, отвечал Дмитрий Лопатин, — А что, не похож? Думаете, подменили меня?

— Да нет, физиономия вроде такая же, только гораздо серьезнее стал. А вот язык-то тебе подменили. Помнишь «конево дело» и «шибко» все говорил?

— Ну, это давно отошло в область преданий. Во-первых, мне за подобные словечки доставалось. У нас литературу преподавал бывший полковник Бырдин.

— Знаю. Черная борода.

— Вот-вот. Он и нашим взводом командовал. А во-вторых, чуть не так ступишь — замечание. Он, бывало, и в столовую придет, смотрит, кто как ест, как нож с вилкой держит. Тонкий человек.

Они не заметили, как исчез Климов. Трубач любил делать людям приятное, поэтому побежал за Маринкой.

— А вы-то, товарищ командир, как живете? — спросил Лопатин, глядя на Вихрова.

— Заступил на второй эскадрон.

— А Ладыгин?

— Назначен помощником командира полка. А Ильвачев еще весной уехал учиться.

— Знаю. Маринка писала… Где она?

Вихров понял — задерживать товарища было бы жестоко. Однако, ответив ему, что Маринка находится в полковом лазарете, он все же спросил, нет ли у него папирос.