Солнце над Бабатагом - Александр Листовский

Маленький дворик тетушки Гульнары стоял на отшибе. Обнесенный вместо дувала сухими кустами, он со всех сторон был открыт для диких животных. В прошлом году барс чуть не до смерти перепугал одинокую женщину. Посредине огорода лежала развороченная секачом небольшая копна джугары — все то, что Гульнара смогла собрать на зиму со своего огорода. Тут же лежал железный серп с отломанной ручкой.

— Глядите, товарищ командир, какие копыта, — показывал Харламов, нагибаясь и разглядывая следы на земле. — Как бугай натоптал. Должно, здоровенный, вражина! Не иначе как одинец. Стало быть, с ним держи ухо востро. Зараз покалечит.

Охотники двинулись по следам зверя. Следы шли по косогору, спускаясь в сплошную чащу кустарника. Воздух, пронизанный солнечной пылью, постепенно накаливался. В низине, насыщенной испарениями, становилось трудно дышать. Гудели комары, облеплявшие лица и руки охотников. Сквозь просвечивающую зелень впереди показалась небольшая гора.

Пройдя шагов двести, они подошли к подножию горы.

— Еще! — сказал Сачков. Он шел впереди и, отгоняя комаров сорванной веткой, разглядывал следы кабана.

След раздвоился и шел теперь по обе стороны возвышенности. Лопатин послал Харламова с Сачковым в обход горы справа, а сам направился тропинкой по противоположному склону.

Не прошел он и трехсот шагов, как неподалеку один за другим прозвучали два выстрела.

Лопатин прислушался. Вокруг было тихо. Вдруг в кулиге на вершине горы грозно затрещало большое животное. Потом послышалось сердитое фырканье секача-великана.

Лопатин вскинул винтовку.

В эту минуту секач, щелкая клыками, выскочил на тропу выше охотника. Он стоял несколько боком к Лопатину, и тому была хорошо видна его мощная голова со свирепыми, налитыми кровью глазами.

Грянул выстрел.

Кабан резко метнулся, взвихрив под собой целое облако пыли, и, перевертываясь с боку на бок, покатился под гору.

«Убил!»— радостно подумал Лопатин. Не перезарядив винтовку, он побежал вниз по тропинке. Но тут произошло неожиданное. Не докатившись несколько шагов до тропы, зверь вскочил, ухнул и, раскрыв вспененную пасть, бросился на Лопатина. Перезаряжать было некогда. Он присел за куст и тут же откатился в сторону. Едва он сделал это движение, как куст вместе с корнем вылетел из земли, поддетый бивнями разъяренного зверя. Потом мимо пронеслась косматая бурая масса, оставляя за собой кровавый след.

Борьба становилась смертельно опасной. Лопатин вскочил, перезарядил винтовку и кинулся через гребень возвышенности, предполагая, что кабан продолжит свой бег по противоположному склону.

При том волнении, которое охватило его, он не надеялся попасть в голову зверя. Следовало стрелять в бок. Возможно, что это ему и удалось бы, если б он не споткнулся и не упал на спину. Увидев противника, кабан ринулся на него. Опущенные клыки уже были готовы вспороть живот командира. Но Лопатин поднял винтовку и выстрелил в упор, не целясь, почти наугад. Пуля попала в лоб кабана. Выкинув передние ноги, он прополз еще два-три шага и всей своей тушей навалился на грудь командира, заливая кровью его гимнастерку…

— Ах боже мой, Митьку запорол! — ахнул Харламов. Он бежал на выстрел, еще издали увидел, как кабан бросился, и теперь, будучи уверен, что его старый товарищ убит, трясущимися руками водил винтовкой по вставшему дыбом гребню кабана.

— Гад! Вражина! — Он прицелился, собираясь стрелять.

— Не стреляй! — крикнул Лопатин.

— Митька, живой?! Ох, а я напугался! Думал, он вас запорол… Надо б сразу стрелять, товарищ командир.

— Я и стрелял сразу, а он затаился, прикинулся, — рассказывал Лопатин, в то время как Харламов и подбежавший Сачков стаскивали с него мертвую тушу.

— Ну и здоров! Пудов двенадцать будет, — сказал Сачков. — Наш раза в два меньше.

— А вы что, убили? — спросил Лопатин. Он поднялся и оглядывал испачканную гимнастерку.

— Убили. Я — бац! — и мимо. Слышу, зачавкал, зубами защелкал, — заговорил Сачков взволнованным голосом. — Харламов кричит: «Падай! Ложись!» Я думаю: нет, брат, шалишь! Еще приложился. А он на меня. Я — навзничь. Так он через меня, как вихрь, пронесся. Ей-богу! Я и одуматься не успел. Ну спасибо, не задел клыком, только копытом на плечо наступил. А тут Харламов его в зад подвалил…

Выпотрошив кабанов и позавтракав поджаренным на шомполе свежим мясом — а у Сачкова оказалась и сухая лепешка, которую он разделил на равные части, — охотники подходили к домику тетушки Гульнары.

При виде окровавленной гимнастерки Лопатина она побледнела и залилась слезами.

— Не надо плакать, мать, — сказал Лопатин, опуская руку на плечо старой женщины. — Теперь все будет хорошо. Ваш враг приказал долго жить. Она проговорила что-то в ответ.

— Что она? — спросил Лопатин.

— Говорит, вы за нее чуть жизни не лишились. Не знает, как благодарить.

— Скажи: для меня самая большая благодарность, что я смог помочь ей. Больше мне ничего не нужно.

Гульнара опять заговорила что-то; в ее дрожащем голосе было столько материнской ласки.

— Спрашивает, есть ли у вас мать и отец и как их имена.

Лопатин ответил.

— Говорит, счастливы те родители, у которых такой сын, — продолжал переводить Харламов. — Храни вас аллах, говорит.

При этих словах Лопатина охватило точно такое чувство, как в тот памятный девятнадцатый год, когда он встретился с земляками-шахтерами, освобождая Донбасс. Что-то словно бы оборвалось в его сердце. Он подвинулся к старушке, обнял ее и, не сказав больше ни слова, быстро пошел со двора…

Аксакал Хасан ждал Лопатина в условленном месте на окраине кишлака. Он уже откуда-то знал, что аскеры убили двух кабанов, и поздравил их с удачной охотой. Потом он повел Лопатима показать тропу, служившую диким свиньям сообщением с водопоем. Тропа эта, идущая по косогору, оказалась вблизи кишлака и была хорошо видна со скалы, на которую поднялись Хасан-ака и охотники. Вправо от них простиралось урочище, поросшее высокой густой травой. Там-то, по словам аксакала, и отлеживались днем дикие свиньи.

Лопатин тут же подумал, что именно с этого места, где он стоял, можно без всяких помех бить кабанов.

— Я так полагаю про себя — засаду бы тут сделать. Караулить на тропе. А оттуда, стало быть, подхватить, — показал Харламов в сторону урочища.

— Я так и хочу, — произнес Лопатин в раздумье. Он сиял винтовку, прилег и прицелился в большой черный камень, лежавший посредине тропы. Потом он зарядил винтовку, навел в цель и дал пристрелочный выстрел. В прибор было хорошо видно, как ниже камня взметнулось облачко пыли. Лопатин прибавил два деления. Расстояние до цели равнялось одному километру. С такого расстояния можно было не бояться напугать кабанов звуками выстрелов.

Дело было за загонщиками, Аксакал вызвался послать несколько человек. Вместе с ними Лопатин направил Сачкова, предупредив его действовать больше шумом и ни в коем случае зря не стрелять…

Было около трех часов полудня. Солнце нестерпимо палило. Раскаленный воздух словно замер и тяжелым, душным пологом навис над иссохшей землей.

Изнемогая от зноя, Лопатин, лежавший у сделанного им упора для стрельбы, приглядывал тень, но вокруг громоздились лишь дикие камни с сухой сорной порослью между расщелинами.

— Эх, искупаться бы да чаю напиться, — помечтал вслух Харламов.

Подошедший аксакал принес кувшин кислого молока.

— Что это такое? — спросил Лопатин, попробовав молоко.

— Айран. Овечье молоко. Очень даже хорошо от Жажды помогает, — пояснил Харламов. — Пейте больше, товарищ командир. Я не хочу, Только воды напился.

Заметив, что Лопатин то и дело вытирает пот на покрасневшем лице, он поднялся с камня и встал так, чтобы его тень падала на голову командира.

В это время со стороны урочища донеслись какие-то странные звуки. Казалось, где-то мелко били в большой барабан.

— Чушка! Чушка! — сказал Хасан-ака настороженно.

— Что он говорит? — спросил Лопатин Харламова.

— Говорит, свиньи идут. Да вон они, товарищ командир!

На тропе показалось несколько черных точек.

Припав к оптическому прицелу, Лопатин хорошо видел свиней. Они шли гуськом почти на хвосту одна от другой. Тут же бежали их поросята.

Хасан-ака заговорил что-то взволнованным голосом.

— Товарищ командир, аксакал говорит, почему не стреляете? — Харламов тоже поражался бездействию друга и вполне разделял волнение аксакала.

— Скажи, еще не время. — Лопатин, затаив дыхание, следил за движением хищников. И как только голова первого поравнялась с черным камнем, в горах тупо стукнул выстрел. Кабан резко метнулся и упал, задрыгав ногами. Вторая пуля сразила идущего следом. Третий кабан кружился на месте, вздымая серое облако пыли.

— Вай!!! Вай, мерген!!! — не своим голосом закричал аксакал. Как одержимый, он бросился к Лопатину, схватил его, прижал, поцеловал ложе винтовки и с криком: «Калани мерген чушка ульдым!!!» — побежал к кишлаку.