Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вчера в больнице Колця скончался наш дорогой Деметриус, его лечили грубо и бесчеловечно, и он скончался скорее от возмущения тем, как с ним обращались…
Гала Галактион заносит в дневник:
«Наш друг должен был чувствовать до самого смертного часа безжалостный коловорот нищеты!.. Он всю жизнь мучился от отсутствия денег и закрыл глаза от страдания, даже для лекарств и докторов у пего не было средств… Это была чистая душа, он никогда не унижался, не раболепствовал, ему были чужды мерзости, интриги… Он был полон поэзии и достоинства. Аргези, Кочя, Деметриус, сорок с лишним лет мы шли рука об руку. Были и тяжелые моменты, испытания и боли этой жизни нас не миновали. Но мы свято сохранили свою дружбу. Она была нашим общим капиталом… Мы видели себя связанными друг с другом, дорожили друг другом и были уверены в том, что наступит день, когда и мы будем вознаграждены за это».
Ушел из жизни Деметриус. Тудор Аргези потерял дорогого друга, «Созвездие Лиры» лишилось своего основателя. Аргези искал возможность высказаться, добивался наказания врачей, загнавших друга в могилу. Но никому не было дела до умершего, к тому же еще неугодного фашистскому режиму.
Вскоре после смерти Деметриуса случилось еще одно печальное событие — был выслан из Бухареста и посажен под домашний арест в горной местности без права заниматься какой-либо политической, журналистской или творческой деятельностью шестидесятитрехлетний Николае Кочя. Недавно, перед вынужденным выездом из Бухареста, Кочя сказал: «Спасение человечества от нынешнего ужаса придет только с победой коммунистической революции». Притесняют и Галу. Иногда он заходит в Мэрцишор, и старые друзья тихо обсуждают, что же будет.
— Помнишь, во времена «Хроники»… Какие были у нас надежды тогда…
— Относительно надежд, дорогой Гала, ты знаешь, что я надеждами не очень-то себя убаюкивал… Ты и Нику иногда грешили этим, вы романтики, а я — жестокий реалист… А это ты видел?
Белая книга, окаймленный оранжевой рамкой переплет. Автор — известный собеседникам человек. Он президент Румынской академии наук, действительный член академии Рэдулеску-Мотру. «Румынская этническая суть. Общность происхождения, языка, судьбы».
— Только что издана! — удивляется Гала. — 1942 год…
— Да. Порадуйся. Мы теперь, оказывается, высшая раса! А ты об этом и не подозревал…
«Высшие расы, — писал Рэдулеску-Мотру, — отличаются от низших тем, что они выдвигают из своей среды людей, наделенных исключительными способностями… От воли и разума последних исходят благотворные, обновляющие идеи, которые, будучи распространяемы в массе народа, составляют сегодняшнюю цивилизацию… Нация, принадлежащая к высшей расе, когда видит, что ее будущее в опасности, находит единственное спасение в объединении под флагом воли и единой мысли своих исключительных личностей. Для того чтобы установить среди своих членов единую дисциплину, общность единой судьбы нуждается в вожде. В таком вожде, который может возвыситься над всеми своим ясным умом и суждением, своей волей и энергией и который прежде всего умеет брать на себя всю ответственность. В руководителе символизируется судьба нации, потому как от его мысли и от его действия зависит будущее.
В этих условиях было создано новое немецкое национал-социалистское государство под руководством Адольфа Гитлера».
Дальше:
«У нас в Румынии 2 марта 1942 года вождь государства господин маршал Ион Антонеску решил начать бы-строе введение параметров точных измерений для установления биологических и психологических типов, которыми следует руководствоваться в дальнейшем при организации воспитания молодежи и проведения общей национальной политики».
— А вот это еще посмотри. — Аргези перевернул страницу.
«Руководитель, вождь, осуществляя свои идеи, может пожертвовать интересами черни…»
— В газете «Информация дня» уже опубликовано сообщение о начале антропологических измерений. Нужно выявить у каждого этническое происхождение.
— Измеряют черепа?! — крикнул Гала. — Проверяют чистокровность… Боже милостивый, помоги разобраться! — Гала перекрестился, прочитал еще раз. — Глазам не верится… Как же это Мотру мог написать! Я его ведь внаю… Старый человек… Когда же это кончится?
— Ты меня спрашиваешь или бога? — не мог удержаться Тудор Аргези.
— Ответь ты, если знаешь.
— Знать я не знаю. — Аргези призадумался, как бы перестраивался снова на серьезный лад. — Знать я не знаю, — повторил, — но одно могу сказать — конец этому положим не мы с тобой, милый и добрый мой Гала…
Галактион ушел, и Аргези как бы от его имени, от имени честного, ищущего и мучающегося человека, вознес к небесам слова молитвы:
«Обращаюсь к тебе, о господи, хотя я не знаю, к кому обращаюсь с этой молитвой и зачем. Моя душа переполнена болью, подобно кораблю, возвращающемуся с богатым грузом жемчужин, которому грозят гибелью волны бушующего моря. Я должен поделиться своей болью, и не находится никто, кто бы понял меня и проникнулся моей болью.
Молитва моя — это признание того, что я ничего не знаю, а хочу знать. В голове моей собирается на совет весь мир.
Я искал бога в воздухе, воздух мне не ответил, я искал его в земле и тоже не нашел. Обратился тогда к горным вершинам, и они промолчали. Спросил у источников и горных ручейков, они отвернулись от меня, не ведая, что ответить. Я обошел все страны и спрашивал у всех животных, у всех птиц, у всех листьев, но и они его не видели, хотя и догадывались, что он здесь, где-то рядом, и прячется от нас как вор».
Своеобразный возврат к метаниям юности характерен для настроения Аргези этого времени. А тут еще и его давние недруги начинают новый поход, граничащий с прямым доносом. Один из этих недругов Думитру Каракостя. Его атаки начались еще в 1937 году в пространной статье «Подходы к творчеству Аргези». Тогда он безуспешно опровергал тех, кто видел в Аргези первого румынского поэта. Из-за болезни Аргези не смог ответить Каракосте. Ответил он ему лишь в начале 41-го года, когда Каракостя стал министром просвещения и культуры Румынии. В своем ответе Аргези назвал автора «Подходов» «господином Некто». И вот «господин Некто», ставший в начале войны генеральным директором всех издательств режима Антонеску и единственного в стране литературного журнала, открывает свои карты. В статье 1937 года Каракостя касался лишь чисто литературных мотивов, по которым он не приемлет поэзию Аргези. Он, например, обрушивался на стихотворение «Завещание», делая вид, что не понимает, о чем там речь. Во второй статье, озаглавленной музыкальным термином «Контрапункт», критик пытается объяснить, почему поэзия и все творчество Аргези не
