Романески - Ален Роб-Грийе

Бюффона, я взял с одного из загромождавших широкий тротуар на бульваре Пастера прилавков торговца старыми книгами и перелистал какой-то псевдоисторический труд, посвященный смертной казни в Турции во времена Османской империи. Мое внимание было привлечено одной гравюрой, и я прочел, что уж не помню в каком санджаке или пашалыке Анатолии палач обладал законным и общепризнанным правом лишать невинности осужденных на смерть девственниц; я вычитал также, что, если жертва была молодой и красивой, мастер своего дела мог по своей прихоти пользоваться этой привилегией в течение целой недели, нанося визиты закованной в цепи пленнице. Я, разумеется, воображал, что удовольствие от насилия еще более увеличивается и становится особенно острым от обещаний пыток — ужасных в те далекие времена, да еще на Востоке, — о Гюстав Флобер! — коим предстояло подвергнуться жертве после моих объятий и ласк.

Мои детские фантазии в этом смысле еще больше распаляла сама картинка, что иллюстрировала этот абзац в толстом томе, в переплете из красного с золотым тиснением молескина, очень потрепанном, как говорится, зачитанном до дыр, и мое внимание ребенка, преждевременно увлекшегося садизмом, привлекла прелесть, грация и бесстыдство обнаженного тела, отданного во власть палачей. Это была расположенная посреди страницы пикантная, хотя и бесстрастная картинка, на которой с большой точностью и несомненным талантом была изображена начальная фаза казни одной из очаровательных обвиняемых; о заключении ее под стражу, о допросах, пытках, суде и семидневной отсрочке исполнения приговора во всех подробностях рассказывалось выше. Надпись под картинкой гласила: «Последние минуты жизни принцессы Айши».

На рисунке был изображен внутренний двор крепости, построенной в турецко-мавританском стиле, на который падает тень от минарета мечети, драматически перечеркивающая небо наискось. На переднем плане находилась обвиняемая бог весть в каких грехах девственница, правда, бывшая, ибо она уже потеряла свой драгоценный цветок невинности, и только под пытками созналась во всех воображаемых преступлениях. Изображена она была как бы увиденной сверху, с высоты трибуны, откуда за строжайшим исполнением приговора, а также и за поведением жертвы наблюдают представители судебных властей, ибо они должны сообщить о нем в отчете о казни.

Итак, осужденную, как и положено, совершенно обнаженную, положили прямо на выстланный черными мраморными плитками пол дворика лицом вверх. Избранная публика присутствует при сем зрелище, расположившись вокруг сидящих на диванах и коврах с многочисленными подушками судей и должностных лиц, но все эти люди всего лишь статисты и не прописаны четко и ясно, ибо они находятся вне поля зрения читателя с горящими от возбуждения щеками.

Девушка лежит с широко разведенными в стороны, напряженными ногами; живот у нее плоский, втянутый, с нежной кожей, талия — тонкая, шея — длинная, с красивым изящным изгибом, чуть вздувшаяся из-за неудобной позы, словно шея голубки. Два толстых кольца, вделанных в каменные плиты, плотно обхватывают ее лодыжки. Рук девушки не видно, ибо они связаны за спиной как раз на уровне груди и, быть может, прикованы к земле таким же (но невидимым) кольцом, наличие которого послужило бы объяснением тому, что тело жертвы как бы слегка наклонено и обращено к читателю. Однако другая причина с гораздо более веским основанием может объяснить эту позу, утонченную и одновременно вымученную, и причина эта заключается в том, что жертва в этот миг испытывает невероятные муки, ибо заостренный на конце лемех плуга, пройдя между раздвинутыми ногами, начинает проникать в укромные рыжеватые заросли, скрывающие лобок.

Тело несчастной лежит не совсем параллельно нижнему краю рисунка, а наклонено таким образом, что я могу в свое удовольствие и в соответствии с моими желаниями рассматривать нежную внутренность уже чуть приоткрытой вульвы, либо круглые груди с маленькими торчащими сосками, что предлагают себя моему взору в сладком пароксизме боли, либо запрокинутое миловидное личико, чьи тонкие черты, кажется, тают, теряются, исчезают в огромной пышной копне золотистых, словно у венецианки с полотна старого итальянского мастера, рассыпавшихся ниже по плечам волос. Рот несчастной приоткрыт в беззвучном вопле, словно она бьется в экстазе: и без того большие глаза вытаращены от ужаса перед предстоящими мучениями, которые еще только-только начались и которым влюбленный палач готовится подвергать ее медленно, без спешки, со знанием дела, старательно и прилежно.

Палач вцепился обеими руками в рукоятки плуга, направляя лемех твердо и решительно, напрягая все силы для того, чтобы удерживать их в строго горизонтальном положении, ибо одновременно две великолепные крепкие кобылицы, притягивающие взгляд на заднем плане и приводящие в восторг своей силой и красотой, наполовину встав на дыбы, тянут сие орудие труда, превращенное в орудие казни. На кобылицах восседают два янычара в тюрбанах, украшенных султанами из перьев. Один из них сидит на лошади вполоборота и смотрит на тело, которому предстоит быть насаженным на острие лемеха, видимо, для того, чтобы контролировать, хорошо ли натянуты цепи и правильно ли производится жертвоприношение.

Сам плуг относится к типу обычной сохи, то есть не имеет колес. Искусная и изысканная манера рисовальщика свидетельствует о наличии весьма похвального желания быть точным и правдивым в деталях, касается ли это изображения пестрых одежд палача и судей, движений лошадей или чувственного и сладострастного выставления напоказ обнаженного тела жертвы. И в самом деле, рисунок в целом оставлял ощущение, что художник хорошо разбирается в данном предмете, несмотря на его склонность к романтизму; и в те времена я не думал, что позволительно подвергать сомнению соответствие подобных творений исторической правде, хотя изображение такого эпизода в любом случае обнаруживало явные потуги эстета, весьма подозрительные с точки зрения строгого и скрупулезного следования данным науки. Но точно так же обстоят дела и с картинами гораздо более прославленными, с такими как, например, тот шедевр, на котором якобы доподлинно верно изображена резня на острове Хиос, где тоже смешались прекрасные кони с пышными султанами из перьев, красивые безжалостные мужчины и пышные, с роскошными формами женские тела, брошенные под копыта скакунов и отданных на милость охваченных горячечным бредом самцов, к тому же ради такого случая и обнаженные под прикрытием официального искусства Академии художеств.

Кстати, в конце 40-х годов я вновь столкнулся все с тем же фантазмом, то есть с плугом, превращенным в орудие казни. Услышал я о нем из уст одной молодой француженки из Марокко, которая любезно, растроганно и с едва заметным упоением рассказывала о состоявшейся совсем недавно казни именно при помощи столь же невероятного, сколь и варварского орудия, одной новобрачной европейского происхождения, обвиненной ее престарелым супругом, племенным вождем из Атласских гор, в том, что она потеряла невинность до свадьбы. И