Романески - Ален Роб-Грийе

смех этот, как и последние, предшествовавшие ему слова, исходят из облака тумана, которое, словно гигантская волна, за считанные мгновения поглощает ночного жнеца.

В то время, когда в воздухе еще продолжают висеть звуки, напоминающие вой гиены (именуемый совсем не случайно хохотом), мой отец вынужден не предаваться долгим размышлениям о смертном приговоре, столь поразившем его, а отражать непредвиденную атаку, ибо из темноты, слева от него, вдруг выныривает коса, брошенная со всего размаху чьей-то сильной рукой, и летит она не рукояткой вперед, а как бы стоймя, вертикально, с торчащим вперед лезвием. К счастью, у отца срабатывает рефлекс самозащиты и он успевает схватить на лету левой рукой рукоятку цвета слоновой кости и, изо всех сил напрягая мускулы и до хруста сжав пальцы, умудряется сразу же, одним махом остановить ее. Не прояви отец присутствия духа, тяжелая коса обрушилась бы на шею лошади и острие лезвия могло бы проткнуть ему самому горло или вонзиться в грудь.

Очень взволнованный тем, что ему едва удалось избежать смертельной опасности, мой отец и не подумал выпустить из рук свою добычу, несмотря на то, что коса довольно тяжела — что абсолютно ненормально, — в глубине души, быть может, надеясь отразить при помощи столь неожиданно попавшего к нему оружия новое нападение. И он продолжает двигаться вперед, все так же прямо держась в седле, напряженно прислушиваясь и тревожно озираясь по сторонам, подняв косу вверх и неся ее словно орифламму.

«И вот теперь я несу его косу, как он и просил меня, — говорит себе мой отец спустя несколько минут. — То, чего мне не позволяла сделать моя недоверчивость в ответ на просьбу старика вопреки испытанной к нему жалости, его хитрость — или случай — принудили меня все же это сделать». Вопреки своему рассудку, уже готовому, как он ощущает, слегка помутиться, всадник не может запретить себе думать, что его таинственный спутник более походил на сверхъестественное существо, вроде тех, что постоянно присутствовали в историях, слышанных им в детстве, чем на ловкого обманщика из стана неприятеля, заманивавшего его в ловушку.

Ведь старик по-настоящему испарился, растаял. Близится рассвет, туман медленно поднимается и как бы высвобождает из своего плена дорогу спереди, сзади, справа, слева, со всех сторон, и теперь уже абсолютно ясно, что мнимый крестьянин исчез, не оставив ни малейшего следа, кроме своей косы, точно так, как поступила бы дочь Вотана, избрав молодого героя, которому вскоре предстояло бы погибнуть в битве, и вручив ему свое священное копье для совершения последнего подвига, то есть предупредив его как раз перед восходом солнца о его славной и трагической судьбе.

И вдруг всадник видит, что впереди, примерно метрах в десяти от него, между тополями, что покачивают своими изувеченными ветвями от дуновения легкого ветерка, катит повозка.

Это телега для перевозки тяжелых грузов, того типа, который был очень распространен в деревне (и оставался таковым вплоть до середины нашего века): обычных размеров телега, сколоченная из толстых досок твердой, крепкой древесины — каштана или дуба; в ней можно возить как камни, так и навоз. Между двумя очень большими, тоже деревянными колесами с железными ободами располагается квадратный ящик (или, быть может, этот ящик чуть больше в длину, чем в ширину), со слегка расширенными кверху бортами, ящик, который может раскачиваться на единственной оси, перевертываться и освобождаться таким образом от груза, выбрасывая его сзади, то есть со стороны, расположенной под наклоном по отношению к передку телеги и где к тому же легко снимается подвижный борт. Цвет у повозки совершенно естественный: тускло-серый, кое-где видны черноватые разводы и пятна, что свидетельствует о долгой службе под лучами солнца и в непогоду. В повозку впряжена старая кляча, серебристо-серая с разбросанными в беспорядке кое-где по крупу черными пятнами, чрезвычайно тощая; она идет низко опустив голову, как будто спит на ходу. Лошадь бредет вроде бы сама по себе, так как никто не сжимает в руках вожжи, никто ею не правит.

В телеге нет побегов утесника, о которых говорил незнакомец, а если и есть, то их мало и они образуют очень тонкий слой на самом дне, так как всадник, приблизившись к повозке вплотную и сидя в седле, не видит ни малейших признаков утесника. В самой середине телеги стоит девушка в белом платье, высокая, стройная и какая-то словно полупрозрачная, белокурая, с волосами цвета спелой пшеницы, золотящейся в лучах закатного солнца.

Девушка держится с большим достоинством и изяществом, стоит совершенно неподвижно, но делает она это без видимых усилий и напряжения. Не держась руками за боковые борта и даже не раздвинув ноги хотя бы на ширину плеч для обретения большей устойчивости, она тем не менее кажется, нисколько не испытывает неудобства от толчков, сотрясающих телегу на ухабах. Ее руки, скрытые широкими рукавами платья из муслина, слегка разведены в стороны, в локтях чуть согнуты и подняты вверх ладонями, тонкими и изящными (скорее в позе арфистки, лютнистки или музыкантши, играющей на мандope, чем в позе крестьянки), как будто даже такого незначительного средства сохранить равновесие ей вполне достаточно. Ее белые полупрозрачные одежды развеваются от дуновений легкого утреннего ветерка, и порой кажется, что они летают, парят вокруг девушки, словно длинные белые водоросли, оплетающие нежное тело утопленницы.

Когда всадник догоняет повозку и оказывается у заднего борта с левой стороны от девушки, он видит ее босые ножки, маленькие, беленькие, отливающие перламутром; они высовываются из-под кипени воздушной шелковистой ткани; девушка медленно-медленно поворачивает к нему голову, причем в этом движении участвуют и шея, и плечи, и грудь, так что неподвижной остается лишь нижняя часть тела. Лицо ее, окруженное нимбом из золотистых волос, непередаваемо красиво, и красота эта какая-то неземная, ангельская, чистая, прозрачная, хрустальная, несмотря на очень заметные общеизвестные признаки чувственности: слишком уж открытый, простодушный и в то же время чуть насмешливый взгляд, полные сочные губы, чуть приоткрытый ротик… Приоткрытый в приветливой улыбке или от удивления?..

Но вот взгляд больших зеленых глаз скользит вверх и застывает на лезвии косы, укрепленном на рукоятке весьма необычным способом, так что есть чему удивляться, и внезапно на прекрасном личике полупрозрачной ундины — таком прекрасном, что красота эта кажется какой-то неестественной, деланной, ложной, мнимой, — появляется выражение ужаса. Смущенный и взволнованный воин не знает, что и думать про незнакомку: то ли она — целомудренная посланница Вотана, то ли — фея-цветок, посланная преградить ему путь волшебником КлингсоромП3.

В тот самый миг, когда всадник