Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

мужчины стараются решить проблемы. Женщины часто борются со стрессом с помощью мягкости и попытки подружиться, тогда как у мужчин возникает реакция «дерись или беги». Женщины чаще ищут социальной поддержки, и психотерапия идет им на пользу. Но они же и более склонны к самобичеванию3.

Но никто не знает точно, почему мужчины и женщины переживают ПТСР по-разному.

Джо Андреано – когнитивный невролог и инструктор больницы Массачусетса. Он изучает изменения, происходящие в женском мозге в течение менструального цикла.

– Многие женщины говорят мне, что я очень смелый, раз взялся за эту проблему, – признался мне Джо. – А меня слегка пугает, что они воспринимают это так. Я не понимаю, чего должен бояться?

Думаю, Андреано, как истинный ученый, изучает эту тему очень сбалансированно, сочетая научную объективность, симпатию к женскому опыту и неприязнь к мужчинам, которые на конференциях отпускают бестактные шуточки о ПМС.

А шутки эти связаны с тем, что Андреано в ходе своих опытов установил, что во второй половине цикла после овуляции женщины склонны к более сильному эмоциональному возбуждению и у них усиливается связь между эмоциями и памятью. Это гораздо более сложное открытие, чем традиционная связь между ПМС и стервозностью. Такая связь означает, что, если насилие произошло в этот временной период, оно гораздо глубже отпечатывается в памяти и становится частью разума. Такие воспоминания порождают негативную цепочку памяти, и женщины чаще возвращаются к негативу, чем к позитиву. Вывод? ПТСР или депрессия развиваются чаще, если женщины переживают травму в определенный момент цикла.

– Но ведь в эндокринной регуляции и регулировании стрессовых реакций участвует также мозжечковая миндалина, верно? – объяснил мне Андреано. – Поэтому у вас происходит не просто изменение поведения или воспоминаний. Модифицируется и гормональная реакция на стресс. Системы гормонов стресса и сексуальных гормонов очень тесно связаны. Воздействие на одну систему влияет на другую. Мы воздействуем на сексуальные гормоны – они влияют на стрессовые, а те, в свою очередь, на сексуальные – и так далее.

– Возникает замкнутый цикл, – кивнула я.

– Верно.

Все встало на свои места. Женщины в большей степени подвержены травме в определенные моменты цикла. Травма делает женщин более уязвимыми для нездоровых изменений уровня сексуальных гормонов. Факты это подтверждают. Дети, пережившие травму, быстрее входят в пубертат. Женщины, пережившие травму в детстве, на 80 процентов чаще страдают от болезненного эндометриоза4. У них гораздо чаще развивается предменструальное расстройство и возникают миомы5. Это может повлиять на фертильность6. У них чаще развивается послеродовая депрессия7 и депрессия менопаузы8.

Судьба, наконец, нанесла последний удар. Мне не пришлось ждать зрелости, чтобы испытать воспаления и риски для здоровья, о которых писали в книгах. Все уже произошло.

* * *

Когда гинеколог поставила мне диагноз, я позвонила своей подруге Джен.

– Я только‑только стала счастливой. Только со всем разобралась. Я начала исцеляться. А если мне придется снова вернуться к «НуваРингу», у меня начнется депрессия. Я точно знаю, что все пойдет прахом!

Джен – глубоко сочувствующий человек. Она заплакала вместе со мной.

– Стеф, – сказала она, шмыгая носом. – Ты так старалась… Ты многое узнала… Может быть, все еще обойдется…

Не обошлось.

У меня действительно началась депрессия – жуткая депрессия. К этому добавилась вульводиния – мне было так больно, что я не могла даже пользоваться тампонами.

Я стала принимать «лексапро» – мой третий препарат из группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина.

Всю жизнь меня заставляли глотать таблетки – все считали, что таблетки меня «исправят». В колледже я бросила принимать «прозак» – от него у меня кружилась голова и я не могла сосредоточиться. Подруга заявила, что отказ от таблеток означает, что я «не желаю постараться ради собственного здоровья». А раз психическое здоровье не является для меня приоритетом, то и ей больше нет до меня дела.

Спустя десять лет другая подруга, тоже уставшая от моих постоянных жалоб, заявила, что прием селективных ингибиторов обратного захвата серотонина сделает меня «менее эгоистичной». Мой психотерапевт Саманта сказала, что это плохая идея. Мне нужно работать над своими проблемами, а не заглушать их. Но я не хотела быть эгоистичной, поэтому отмахнулась от Саманты и стала принимать «велбутрин». Это усилило панические атаки и превратило меня в настоящего маньяка. К счастью, я заметила, что мой пульс в покое превышает сто ударов в минуту, и немедленно бросила таблетки.

После «велбутрина» и постановки диагноза я стала изучать литературу о влиянии таблеток на ПТСР, депрессию и тревожность. Многим моим подругам эти препараты помогают нормально спать, работать, заниматься делами. Если таблетки вам помогают, принимайте их. Все зависит от вас! Но миллионам людей медикаменты не помогают – и даже ухудшают их состояние. В половине клинических испытаний антидепрессанты не превзошли плацебо. Появление МРТ позволило понять: предполагая, что мы рождаемся с химическим дисбалансом, мы ставим курицу перед яйцом – травма меняет структуру, химический и гормональный баланс мозга. Очень часто невозможно просто закачать какие‑то химикаты в мозг и рассчитывать на перемены. Нужно разобраться с основополагающей причиной, то есть с травмой.

Поэтому я принимала первую таблетку «лексапро» с большой неохотой. Я решила: если препарат не поможет, я не буду винить себя и не стану подвергать свое здоровье опасности, продолжая пить таблетки, которые не подходят моему организму. Поначалу от «лексапро» особых проблем не возникло – лишь легкая сонливость. Через несколько недель я ощутила, что страдания мои стали легче – но лишь потому, что я начала очень много спать. При этом я не только спала по десять часов ночью, но и днем постоянно клевала носом. Доза моя была невелика, но даже с такой дозой я ухитрилась как‑то раз, присев на скамейку в парке, чтобы полюбоваться видом, заснуть на два часа. Это становилось небезопасно. Я отказалась от таблеток и попыталась справиться с тоской с помощью других методов.

Но методы эти оказались не так доступны, как раньше. От нарастающего стресса депрессии у меня началось воспаление суставов, и я больше не могла заниматься йогой – никакой ее разновидностью. Даже медитация мне больше не помогала. Когда я ложилась, чтобы проанализировать состояние тела, я больше не могла сосредоточиться на воздухе на своих ладонях, потому что пульсация в других частях тела была слишком сильной. Я попробовала направленную медитацию, рассчитанную на ослабление боли, но даже это мне не помогло. Сосредоточенность на собственном теле и его ощущениях вызывала у меня прилив ужаса, ощущение предательства и гнев. Ужас перед воспалением, распространяющимся по телу, вызывал страх неминуемой смерти. Как никогда прежде, мне хотелось