Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

сам переживший комплексное ПТСР. С ним беседовал психолог из Маунт-Синай, Джейкоб Хэм. Приятно знать, что такой известный актер, как Хэммонд, сумел решить свои проблемы. Но в восторг меня привел Хэм. Он раскрывал одну глубокую истину о травме за другой. Никогда не слышала ничего подобного! Особенно когда он говорил о Невероятном Халке.

Хэм рассказал, что Брюс Бэннер в детстве подвергся насилию, и у него развилась связанная с этой травмой ярость. А потом он подвергся гамма-излучению, и ярость стала суперсилой. Хэм объяснял, что Халк действует в точности как человек, ощутивший влияние триггера.

Нарастание ярости сопровождается снижением уровня интеллекта. Халк не может говорить, связно мыслить, он теряет самосознание. Главное для него – то, что находится перед ним, и как от этого защититься. Он не может отключить Халка мгновенно – чтобы успокоиться, ему нужно время.

– Что мне нравится в Халке… то, что он не злодей. Он – один из самых непростых супергероев вселенной, верно? – произнес голос Хэма в моих наушниках. Когда в нас начинает пробуждаться собственный Халк, мы инстинктивно думаем: «О, нет! Я прихожу в ярость! Я снова превращаюсь в монстра! Стоп, Халк! Уходи!» Но Хэм предложил другой подход – спокойный и даже нежный разговор с Халком: – Что я предлагаю сделать? Ну, например, можно сказать так: «Халк, ты вернулся? Тебе кажется, что у меня проблемы? Спасибо тебе большое, что ты так сильно любишь меня и хочешь защитить». Подружитесь с Халком, – посоветовал Хэм

Когда мой Халк со всей его безумной яростью пробуждается, мне становится очень стыдно. Подход же Хэма мне понравился. Ярость не всегда зло. Если направить ее должным образом, она может быть продуктивной.

Хэм говорил, что наше общество должно проявлять терпимость к Халку. Нужно объяснять своего Халка окружающим. Близким можно сказать: «Иногда он вырывается на волю, но, как только он уйдет, я сразу же вернусь. Пожалуйста, не путайте меня с моим Халком»1.

Как хорошо было бы, если бы все мои знакомые чуть лучше понимали, через что мне пришлось пройти. Мне захотелось немедленно разослать этот подкаст всем, но я остановилась. У меня возникли вопросы. Как я могу просить людей терпеть моего Халка? Не будет ли это эгоизмом? Почему люди не должны избавляться от друзей-Халков? Поэтому, придя домой, я разыскала Хэма в Интернете. Он – директор Центра по детской травме и стойкости в Маунт-Синае. Я отправила ему письмо, объяснила, что я журналист, изучаю тему детской травмы и хочу больше узнать об эффективных методах лечения комплексного ПТСР… И у меня есть вопросы, касающиеся его слов о Халке. Хэм ответил через восемь минут. Он пригласил меня на следующей неделе приехать к нему в офис.

* * *

Кабинет Джейкоба Хэма в Маунт-Синае оказался совсем небольшим. Современная серая мебель, стильные, но в то же время успокаивающие серо-голубые стены, декоративные деревянные… штучки. Я не раз бралась за такие в магазинах, а потом, пожав плечами, клала назад, потому что они стоили слишком дорого. На книжной полке стояли книги по травме, лежали конфетки и игрушки для маленьких пациентов. Большой стол.

Джейкоб приветствовал меня тепло, но не без заминки. Он оказался стройным, улыбчивым, в очках, с прекрасной кожей корейца. Сколько ему лет? Тридцать пять или пятьдесят? Непонятно. Двигался он легко и плавно, словно обстановка кабинета была стеклянной.

А я с шумом плюхнулась на серый диван, вытащила из рюкзака диктофон и сразу же приступила к делу: мне очень понравился его подкаст, это так интересно, особенно про Халка. Вау! Да, садитесь рядом. Да, именно на таком расстоянии от микрофона. Что у вас было на завтрак? Звук прекрасный!

И я тут же перешла к вопросам.

– Я прочла множество книг о травме, и мне кажется, что существует немало приемов вмешательства в жизнь травмированных детей, но почти нет советов, что делать взрослым, особенно с комплексным ПТСР. Приемов‑то немало – и все они называются сложными и запутанными аббревиатурами, но они помогают при единичной травме. А что делать людям с комплексным ПТСР? Им эти приемы помогают далеко не всегда. С чего вы начинаете, когда к вам обращается человек с комплексным ПТСР? Как вы ему помогаете?

– Я использовал пять доказанно эффективных методов лечения травмы: когнитивно-поведенческая терапия, ориентированная на травму, привязанность, саморегуляция и компетентность (сильные семьи) и психотерапия «ребенок-родитель». Но сейчас я использую современные подходы психоанализа отношений. Я считаю, что через отношения можно сформировать различные состояния бытия, само-состояния, свободные от травмы.

Я с умным видом кивнула:

– О…

Я пыталась вытянуть из Джейкоба хоть что‑то, но каждое его объяснение вело к объяснению еще более сложному. Он абстрактно говорил о разных видах настройки, о связи разрушения префронтальной коры и проблем привязанности. Джейкоб постоянно повторял, что использует «вытягивание остроты», и я чувствовала, что должна понимать, но никак не понимала. Все термины и фразы были мне знакомы, так почему же я его не понимала? А если я признаюсь, не сочтет ли он меня плохим журналистом?

– Да, но когнитивно-поведенческая терапия, ориентированная на травму, – она же работает? Какой из используемых вами приемов работает? Какой наиболее эффективен? В чем ответ? – довольно глупо спросила я.

А за этим последовал новый поток абстрактных рассуждений о разнообразных модальностях.

Прошло сорок пять минут, а я по-прежнему ничего не понимала. Я печально смотрела на список своих вопросов. Может быть, это интервью станет всего лишь рабочим материалом. Под конец я спросила:

– А какой вопрос я могла бы задать вам, чтобы вы смогли дать совет людям с комплексным ПТСР?

Джейкоб посмотрел на меня, прищурился. Я инстинктивно почувствовала, что наступает момент истины.

– Когда мы начинаем говорить о картине в целом, это заводит нас в никуда. Мне хочется сосредоточиться на том, что происходит прямо сейчас. И прямо сейчас мне хочется понять глубину вашего отчаяния. Вы продолжаете задавать глобальные вопросы – может ли ситуация измениться? Но почему вы находитесь в таком состоянии? Вы говорили, что десять лет боролись и изучили массу материалов… но это вам не помогло. И мне любопытно: в чем ваше страдание? Что делает вашу жизнь невыносимой? Что вы все еще хотите изменить?

– Мммм… В чем мое страдание? Ммм… Мм…

Никогда еще собеседник не переходил к активной роли. Я сделала глубокий вдох и ответила:

– Думаю… моя проблема в отсутствии доверия, в страхе и в состоянии… вот, блин! Я перехожу от глубокой депрессии к абсолютной диссоциации. Знаете, порой я сижу на совещании, где должна присутствовать, и… – Я вздохнула. –