Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

разговаривал с ней и расчесывал ей волосы. Дафф учуял неладное и приревновал. «Не нравится мне этот мистер Гофмансталь», – написал он в декабре 1926 года. А через месяц прислал Диане нервное встревоженное письмо, в котором сам пытался разобраться, как относится к поклонникам Дианы. «Я задумался, сильно ли стану возражать, если ты на самом деле полюбишь одного из них. Если это случится, ничего мне не рассказывай, иначе я, как Отелло, стану пленником страстей». Притворяясь безгрешным, он заверил Диану, что не может похвастаться такими же историями романтических завоеваний.

Хотя у Даффа не было причин ревновать Диану и сомневаться в ее верности, в их отношениях произошел сдвиг. Теперь на долгие расставания жаловался он. «Когда же это кончится!» – ворчал он в феврале 1926 года. Тем временем письма Дианы отражали ее занятость. Предыдущей осенью в Нью-Йорке она побывала на балу и ужине, устроенных в ее честь издательством «Конде Наст»; посетила премьеру новой пьесы Ноэля Кауарда и бродвейскую адаптацию романа Майкла Арлена «Зеленая шляпа» (в лондонской постановке «Зеленой шляпы» главную роль играла Таллула Бэнкхед). Через месяц в Цинциннати выступила на телевидении, где надо было приготовить блюдо в прямом эфире; пришлось импровизировать и притворяться, что она умеет готовить. В Бостоне ходила на репетицию авангардного немецкого танцора; тот выступал «в костюме, созданном Пикассо, а неприкрытые части его тела были измазаны кровью». В Чикаго ужинала с Ноэлем Кауардом и ходила в гости к баснословно богатому архитектору; в доме последнего была столовая в египетском стиле и стол, «выезжавший из люка в полу и ломившийся от икры», а также спальня с кроватями, застеленными черными атласными простынями. Увидев их, Диана с Кауардом задумались, кого из них архитектор надеялся уложить в постель, и решили, что, вероятно, обоих.

В Сан-Франциско она покупала подарки и ела палочками в Чайна-тауне; там же встретилась со своим бывшим поклонником Джорджем Гордоном Муром. Тот по-прежнему был впечатляюще богат и знал всех и вся; вместе с ним Диана побывала в гостях в доме, отделанном в стиле «Тысячи и одной ночи». Там жил настоящий белый павлин, стояли белые фарфоровые слоны и раскидистые серебряные яблони с золотыми яблоками. Они с Айрис ездили кататься верхом на ранчо Мура; шампанское и бурбон лились рекой до трех утра, «маленькие негритята выпевали идеальные гармонии». Через две недели она отправилась в Голливуд; там ей понравилось намного меньше. Из местных знаменитостей на премьеру «Чуда» пришли Мэри Пикфорд и Дуглас Фэрбенкс, но они не потрудились поприветствовать гастролирующих артистов лично. Диану оскорбило такое отсутствие профессиональной поддержки. «Думаю, они нас презирают, потому что мы театральные актеры», – написала она, и ее презрение к самодовольным и заносчивым голливудским звездам лишь усилилось. Вид искусственных лужаек и плавательных бассейнов, толстосумов и их крашеных блондинок оскорблял ее эстетическое чувство. Но наибольшее отвращение у Дианы вызвала Элинор Глин, популярная британская писательница, в среднем возрасте ставшая голливудской сценаристкой. По ее сценарию вот-вот должны были снять флэпперское кино «Эта девушка» с Кларой Боу; после роли в этом фильме Клара прославилась. Диана обедала с Глин и потом с ужасом и отвращением описывала Даффу ее размалеванное лицо и свиту жиголо. Позже Айрис Три увела у Глин одного из ее «молодых красавчиков», высоченного австрийца, и в конце концов вышла за него замуж; Диана злорадствовала.

Она ужинала с Зельдой и Скоттом Фицджеральдами (последний тоже пытался писать сценарий для Голливуда). Они уже встречались в Лондоне – познакомились через Таллулу и Ольгу Линн. Фицджеральды шутили, что наняли няню-англичанку, чтобы Скотти говорила с аристократическим акцентом, как Диана. Зельда тоже не любила Голливуд, и в этом они с Дианой сошлись.

Хотя гастрольная жизнь порой приводила Диану в отчаяние, она пристрастилась к постоянной активности и переменам. Весной 1925 года у нее образовалась неожиданная пауза в графике, и она не вернулась к Даффу, а отправилась в путешествие одна. Той осенью Алан Парсонс и Виола Три зимовали на Багамах; Диана села на пароход, следующий из Нью-Йорка в Нассау, и поехала к ним. Красота и многоцветье Карибских островов поразили ее до глубины души, и она до конца жизни вспоминала эти впечатления: «сверкающие колибри», «море цвета павлиньего пера», «радужные рыбки, мелькающие под стеклянным дном лодки», и женщины «в белых сандалиях, юбках из органди… и пестрых головных платках с лихо надвинутыми поверх соломенными шляпками».

Диане так понравилась эта поездка, что в декабре 1926 года, когда у нее снова образовалась пауза в гастролях, она предложила Айрис Три съездить в путешествие в пустыню на юго-западе США. Они накупили «пацанской одежды» – рабочих рубашек, «черных ковбойских сапог из кожи кенгуру» – и отправились в Таос. Путь лежал через крутые заледеневшие горные перевалы; часто приходилось выходить из машины и идти пешком, отогреваясь «белой молнией» – местным кукурузным самогоном. Индейская деревушка Пуэбло близ Таоса показалась Диане нетронутым американским Вифлеемом. К своему изумлению, они с Айрис встретили там художницу Дороти Бретт, которую знали еще до войны. Бретт поехала в Таос вслед за писателем Д. Г. Лоуренсом, рассчитывала найти там утопию и домой так и не вернулась. В письме Даффу Диана написала, что Бретт жила отшельницей: «Раз в неделю ездит в Таос за провизией и… считает это место чем-то вроде Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Она чуть не упала в обморок, когда мы с Айрис сказали, что играем в театре».

После Таоса они отправились в Большой каньон и верхом на лошадях по пустыне. Их проводником был «ковбой, философ… с невероятно поэтичным голосом, южным акцентом, обветренным задумчивым лицом и смешинкой в глазах». Они ели стейки, приготовленные на костре из мескитовых дров, видели орлов, гигантские красные цветы и причудливые кактусы, но и порой натыкались на неожиданные оазисы современной роскоши «с полями для гольфа и сувенирными лавками вокруг отеля, как в Каннах». Диана наслаждалась каждой минутой и в письме Даффу даже намекала, что они могли бы там поселиться.

«Мы можем быть так счастливы», – писала она, видимо, забыв, что Дафф не терпит разлуки с привычным комфортом, любимой гостиной и клубом. Диана же все больше забывала дом. Возвращаясь в Лондон, она всякий раз радовалась вновь очутиться в объятиях мужа, но не считая Даффа и Гауэр-стрит, от ее прежней жизни ничего не осталось. В 1925 году умер ее отец; его смерть опечалила Диану, но острого горя она не испытывала. Дом на Арлингтон-стрит продали, Бельвуар перешел во владение ее брату Джону. Диана поддерживала контакт со многими старыми друзьями, но Лондон захватило новое поколение юных