Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа

на протяжении всей жизни и моя спутались в один клубок. И хотя я могла дать этому чувству ярости имя и найти ему причины, я чувствовала то, что чувствовала, и не могла избавиться от этих эмоций. Когда она произносила подобные вещи, моя кровь вскипала. Я хотела разрушить до основания наш дом, разнести эти стены. «Дело не в тебе, не в том, что ты нелюбимая! – начинала я выть в ответ, отчаянно желая выкрикнуть это прямо в лицо матери и потрясти ее за плечи. – Это они не умели любить! Они не могли любить тебя, они не способны любить никого!»

Одинокими днями, после того как я заканчивала запланированную работу, я долго гуляла по переулкам Охая, духовной Мекки теософических общин конца девятнадцатого столетия и йога-гуру, угнездившейся между двух гор в зарослях цитрусовых и авокадо. Калифорния! Земля, давшая мне жизнь. Золотая земля, золотое время, прямо перед тем, как теплый свет заката выстреливал розовыми лучами по листьям и наполнял воздух бабочками-монархами. Этот золотой свет ласкал лицо, любой, кого он касался, получал сияние любви. Меня беспокоило, что мама чувствовала себя недостойной этого. Я никогда, ни разу в жизни не видела, чтобы она была озлобленной. Даже когда она погружалась в самую глубокую депрессию, раненная сильнее всего, – у нее всегда находилась любовь, которую она предлагала миру. Она боролась за права обиженных и ущемленных, она знала имена богинь. Она страстно жаждала простоты, она любила наблюдать за тем, как растут растения, изучать их повадки и защищать их. Она читала все подряд и, хотя не окончила колледж, идеально владела грамматикой и орфографией и писала красивым почерком с завитушками и петельками.

Одна из моих самых любимых черт в моей матери – это ее способность любить то, что любят другие люди. Будучи маленьким, мой брат обожал конструкторы, и моя мама могла играть с ним в конструктор бесконечно, просто потому что она любила смотреть на то, как он счастлив. Мне нравился современный танец, и мама могла бесконечно говорить со мной о танцах, хотя она ничего о них не знала, поскольку она принимала любовь, когда бы она ее ни увидела. Если кто-то что-то любил, она хотела почтить эту любовь, она с готовностью преклоняла колени перед алтарем этой любви, даже если никогда бы не почувствовала, что получит хоть немного в ответ. Даже если эта любовь выдавалась порционно, едва ли позволяя маме существовать, этот ее голод делал ее еще более восприимчивой к любви.

Будучи молодой ведьмой, моя мама понимала силу имени. Она назвала меня Амандой, что означало «стоящая любви», потому что всегда хотела, чтобы я знала, что была ее достойна и что меня нужно ценить. Она хотела дать мне то, что она сама, как ей казалось, никогда не могла получить.

В нескольких километрах от дома, гуляя, я однажды дошла до груды металлолома на обочине дороги. Ржавые железяки выглядели так, словно однажды были трактором; забытые детские игрушки валялись, все вымазанные в грязи; матрас, платяной шкаф и старая лампа с внутренностями, вывернутыми наружу, и… богиня высотой около метра. Венера, богиня любви, с локонами волос, ниспадающими ниже пояса, слепленная из белого алебастра и покрытая пятнами грязи на ногах, словно была наполовину закопана в землю на несколько десятков лет. С выщербленными краями, она все еще оставалась целой и оказалась тяжелой, когда я попыталась ее поднять. Большую часть тех трех километров по дороге домой я тащила ее на бедре, как ребенка, хотя она все время сползала вниз, а иногда мне приходилось перебрасывать ее за спину и нести, словно я была крестьянином из восемнадцатого века, несшим бушели[118] сена.

На маленьком кусочке земли позади маминого трейлера в Охае терруар не был идеален, хотя все равно оставался красивым. Мама приложила много усилий, чтобы вырастить там хоть что-нибудь. И хотя это оказалось непросто, – земля была слежавшейся, словно утрамбованная грунтовая дорога, – она выращивала там тыкву, кабачки, кукурузу и фасоль. Ей удавалось наколдовать растения прямо из земли с помощью мягкости своего голоса. Она не любила пестициды и долгое время была последовательницей пермакультуры[119], ведьмовской системы, которая ищет пути, поощряющие взаимодействия между животными, растениями и людьми. Она выращивала травы, расположив их по спирали на холме: розмарин и лаванду наверху, чтобы их корни уходили глубже в землю, а влаголюбивые мяту и шлемник – у подножия, чтобы они могли пить испарявшуюся воду.

Я поставила богиню около кабачков. Она стояла там, окруженная крупными морщинистыми цветами, прислонившись к маминому сараю, в котором она сушила травы, окруженная виноградными лозами, воспетая журчанием серенад нашего электрического фонтана. Ей было видно маленького, полосатого, словно тигр, котенка, спавшего под лимоном соседей. Каждый вечер, возвращаясь домой, даже после восьми часов, проведенных в ее каморке, и нескольких часов езды, – мама тем не менее пыталась провести хоть немного времени в саду. Так же случилось и этим вечером. И когда она ступила в синие тени сада, я побежала в ванную комнату, находившуюся у задней стены трейлера, и приникла к слуховому окошку. «Ох! – воскликнула мама взволнованно. – У меня в саду богиня!»

Выглядывая из-за кружевных занавесок, связанных крючком еще моими предками, я наблюдала за тем, как мать нежно гладит лицо Венеры. Она никогда не спрашивала меня, как статуя туда попала. Втайне я уверена: мама всегда знала о том, что богиня Любви найдет ее.

Вскоре после появления богини на нашем участке я отправилась навестить свою подругу Милли, жившую в Джорджии. Мы с Милли вместе работали над сценарием о колонии, населенной призраками, и мне хотелось провести небольшое исследование. Во время написания этого сценария я окружила себя музами Юга: записями Алана Ломакса, кранком[120] Атланты, Palace Brothers Уилла Олдхэма[121], Cat Power[122], а еще песнями восходящей звезды нью вайрд американского фолка[123], который жил в Атенсе, Джорджия, и писал песни, такой необычайной простоты, скромности и красоты, что я немедленно в них влюбилась. Я слушала этого музыканта снова и снова, когда училась в аспирантуре, пытаясь снять с себя проклятие Носферату. Его музыка составляла мне компанию, когда я плакала в своей постели или когда восхищалась звездами, сидя на пустынном холме, желая подняться вверх по звездному свету. Я смотрела на его фотографии в MySpace, сидя на крыльце в сумерках южного вечера: светлобородый фронтмен с протяжным произношением, щеголь-хулиган, и что-то в нем подсказывало, что он любил этот мир настолько сильно, что мог бы съесть его, если, конечно, это не разобьет ему сердце. Я отправила ему