Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа

на столе. Это было время перемен. В этот день хозяин становился рабом, а раб – хозяином. Как и многие боги до него, Сатурн был богом зерна, брошенного в землю, пустившего там корни, выросшего, превратившегося в хлеб, в тело, в землю. Сатурн был смертью и воскрешением.

Из-за долгих лет ссор, окончившихся тем, что я выкинула эти травы, и по многим иным причинам я не была уверена, что моя мать хотела видеть меня в своем трейлере в Охае. Я думаю, ее это беспокоило. Но для меня этот переезд казался идеальным решением: я могла жить в апельсиновых рощах Охая, не платя за аренду, не работая, сконцентрировавшись на писательстве. Я была благодарна за возможность немного отдохнуть. Я понимала, что нахожусь глубоко в своем Возвращении Сатурна. Я знала, что мой Сатурн был в знаке Льва, знаке творческого самовыражения. Я писала черновую версию о колонии на побережье в Джорджии, населенной призраками, которые обратились к своим прямым потомкам, чтобы те изучили историю своих предков. Я игнорировала тот факт, что работала в одиночку.

Когда я переехала, мой альянс с матерью был любящим, хотя и нелегким. У моей мамы тогда все еще продолжался сложный период в жизни. Я несколько раз приходила к ней на работу, в ее небольшую комнатку. Несмотря на то что она была там загнанной лошадью, она тем не менее держала на рабочем столе фигурку богини под фотографией своего брата и его партнера, приколотой к стене, отделявшей комнатку от остального помещения. Мой дядя умер несколькими месяцами ранее после десятилетий, потраченных на борьбу с ВИЧ. Его партнер, с которым они были вместе двадцать лет, застрелился три месяца спустя от горя. Мы развеяли их прах в пустыне. Какое-то время мой дядя тоже жил у моей матери в трейлере в Охае, ему требовалась ее забота, но, как и я, он не платил за аренду. Сатурн – планета границ, и он всегда трудился над тем, чтобы у женщин нашего рода эти границы становились лучше. И все же моя мама была горда тем, что могла предложить нам убежище и что оказалась способна выкупить его сразу, без ипотеки, хотя это и означало два с половиной часа езды до работы и обратно каждый день. И она радовалась тому, что за трейлером, который был вдвое больше обычного, оказалось место для маленького сада. Там она выращивала овощи, которые мы ели на обед, и трудилась над своими лекарственными растениями. Каким-то образом, во всех этих сложностях и стрессе, она умудрилась держаться за свою жизненную нить, воскресив свою связь с растениями.

Желая, чтобы я чувствовала себя комфортно, моя мать настояла на том, чтобы я заняла ее спальню, а она перебралась на выдвижную кровать в соседней комнате. По утрам я просыпалась в шесть и медитировала, а затем занималась ежедневной работой по дому до ее пробуждения: я не могла писать, зная, что в любой момент она может войти и начать разговаривать со мной. Чтобы хоть немного облегчить свое утреннее путешествие на работу, она пережидала час пик за компьютером, приклеившись к сайту Democratic Underground[114], который она сокращенно называла DU. Ее задачей было поддержание его жизнедеятельности. Она читала посты, отслеживая там имена различных правонарушителей и обидчиков и замечая, в каких новостях они снова появились, создавая связи между ними.

Я готовила яйца-пашот с дрожжевым хлебом и подавала их прямо ей на стол, за которым она сидела, напитывая себя злодеяниями имевших власть. Они действительно были такими ужасными, как она полагала. Ее интернет-сообщество было норкой кроликов, которые выстукивали приближение мужчин, таких как ее отец, злых мужчин, скрывавшихся в темных углах комнат, куривших сигары, плетущих интриги. Мужчин, вынашивающих планы, как обмануть уязвимых, преследовать женщин, поработить цветных людей, разрушить окружающую среду и подорвать демократию. «Тук-тук-тук», – выдавал реестр. «Здесь, в мире, творится ужасное зло», – говорили кролики.

Когда она уходила на день на работу, я писала. Я шла к ближайшему кафе и, сев под дубом, от руки писала ТВ-сценарии или работала над окончанием новеллы про бегство Персефоны из преисподней. Я писала часами, так долго, как могла, затем возвращалась в спальню моей матери, оббитую деревянными панелями, и избавлялась от щупальцев интернета, которые жадно поглощали ее каждое утро.

Иногда по вечерам, когда я и мама были спокойны, мы рассматривали старые фотографии из коробки, присланной моей бабушкой, и записывали истории, которые могли вспомнить друг о друге, на обороте снимков.

Большая часть женщин, которых мы сейчас идентифицируем как ведьм, не могли бы себя причислить к таковым по меньшей мере предыдущую тысячу лет или около того. Многие считали себя христианками, протестантками или католичками, но они практиковали техники колдовства, говоря с духами, используя травы, находя потерянные вещи. Корни моей родословной уходят глубоко в земли, по крайней мере, согласно стандартам европейских американцев. Мы были здесь еще до Гражданской войны, еще до того, как Калифорния стала штатом. Изображения женщин в викторианских платьях с высокими воротниками, в кружевных перчатках, стоящих перед обшитыми досками хижинами на месторождениях нефти в Калвер-Сити. «Я думаю, это твоя прапрабабушка, бабушка Иен, – сказала мне мать. – Она всегда собирала волосы в такую высокую прическу». Женщина на фотографии выглядела чересчур эффектно для нефтяного месторождения; дети с грязью, размазанной по лицам, играли со старой жестяной банкой у ее ног.

У мамы был особый интерес к женщинам нашей семьи, хотя по большей части в историю вошли мужчины. Я – прямой потомок Даниэля Буна[115], первопроходца, носившего шапку из шкуры енота. А также Джона Харта, подписавшего Декларацию независимости штата Нью-Джерси. Мужчины моего рода прибыли в Калифорнию ради нефти, черного золота, плескавшегося океанами под иссушенной землей. А некоторые приехали ради металла, желтого золота, серебра. Но истории о женах этих мужчин и их дочерях записаны не были. То немногое, что мы знаем о моих прародительницах, передавалось через поколения устно, хранясь в памяти и зачастую урезаясь до размеров сноски в книге.

После смерти мужа моя убитая горем прапратетя Мета оставила своих дочерей на пороге публичного дома в Анахайме в качестве наказания за неблагодарность. Девочки сидели на пороге до тех пор, пока в конце концов моя прапрабабушка Марианна не спасла их. Тогда не существовало Диснейленда или I-5[116], только апельсиновые рощи и зайцы на многие километры. Мне очень нравилась фотография прапрабабушки Марианны. На ней она была одета в расшитый жакет-болеро, который до сих пор висит у меня в комнате, где я практикую магию, – темно-бордовый бархатный жакет, подшитый золотым шелком, с колючей золотой вышивкой и