Барышня ищет работу - Салма Кальк

— две или три моих поместятся, и длинную ложечку. По стенкам чашки змеились драконы, алые с золотом. Красивые.

— Благодарю вас, Афанасий Александрович, — пробормотала я. — Всё очень вкусно.

— Маг должен хорошо питаться, иначе какой он тогда маг? Потому как сил тратит вдвое против обычного человека, простецом неуважительно именуемого.

— Неуважительно? — глянула я на него.

— Именно. Поэтому вслух произносить этого определения ни в коем разе не следует, чтобы после нечаянно не вырвалось в неподходящей ситуации. Ешьте, Ольга Дмитриевна, да рассказывайте, а я послушаю. Сдаётся мне, рассказ ваш будет интересен весьма и весьма.

— И вы поверите? — спросила я на всякий случай.

Он усмехнулся.

— Я увижу, правдивы вы или нет.

— Но вдруг я искренне заблуждаюсь?

— Тоже есть методы, — на этот раз он спрятал усмешку за своей большой чашкой.

— Хорошо, но я предупредила, — поставила чашку на стол и взглянула ему прямо в глаза. — Я нездешняя… совсем нездешняя. Я из другого мира, там всё иначе, и нет никакой магии.

Его рука чуть дрогнула, не донеся чашки до рта. Я подумала, что если бы чашка была полна — то расплескал бы непременно, а так — ничего. Поставил на стол.

— Подробно, Ольга Дмитриевна. Что значит — всё иначе? Что значит — нет никакой магии? И как вы оказались у нас?

— Как оказалась — это самое простое. Наверное. У нас случилось землетрясение, у нас они вообще случаются, я вошла в лифт, и тут случился подземный толчок, достаточно сильный. Лифт упал, я с ним, а очнулась уже в Егорьевском переулке. Очень не сразу уложила в голове всё, что вокруг меня говорили о магии, и не поверила Соколовскому, когда он назвал мой крест некромантским амулетом. Потом привыкла… а в ночь покушения на меня сила пробудилась.

— Что значит — нет магии?

— То и значит. Сказки рассказывают и книги пишут, да и все. А на самом деле — только технология. Знание законов природы и использование их во благо человеку.

— Ой ли, только ли во благо? — усомнился Пуговкин.

— Не всегда, конечно. Но в целом — да. Всё, что здесь решает магия, у нас решает технология. И… кажется, я жила в таком же городе, как Сибирск. Только у нас он называется Иркутск. И ещё я очутилась как будто сто лет назад — от моего времени. Я узнала некоторые события и явления. Транссиб у нас в те же годы построили. И Москва тоже есть, но сейчас совсем другая. И Байкал есть. И Китай. И всё остальное, наверное, тоже.

— Прелюбопытно, — он слушал со вниманием. — Что ж, скажем спасибо господу, что представил доказательство множественности миров. И спросим дальше. Говорите, амулет у вас от бабушки. А вот давайте-ка поподробнее о вашей почтенной бабушке. Кто она, откуда родом?

— Родом откуда-то из западной части страны, она никогда прямо не ответила, всегда переводила разговор. Я потом вспоминала с удивлением, что ответа-то не получила, и снова забывала.

И вообще при таких расспросах бабушка Рогнеда смотрела сурово, и взгляд её выражал — не лезь, не твоего ума дело. Я и не лезла, я вообще была послушная.

— Она — мать отца или матери?

— Отца. Которого я не видела никогда. Они расстались с мамой ещё до моего рождения. А бабушка появилась в нашей жизни, когда мне исполнилось два года.

Маме очень нужно было выходить на работу, потому что денег не было совсем. А меня не с кем оставить, и очередь в сад огромная, мы стояли, конечно, с самого моего рождения, но ещё не достоялись к тому моменту. И бабушка Рогнеда нас просто спасла.

Сначала бабушка жила у нас — в моей комнатке на раскладушке. Комнат было две, в одной жили мы с мамой, в другой — тётя Галя. А потом мама спала в комнате тёти Гали на раскладном кресле, а бабушка Рогнеда — со мной. И если я ночью просыпалась, рассказывала мне сказки, пока я не засыпала снова.

Вообще я поняла, что не знаю этого ничего — как они с мамой впервые встретились? Что она сказала маме? Что мама сказала ей? Но в тот момент всё решилось просто отлично, потому что мама быстро заработала на съёмную квартиру, мы все втроём туда отселились, и так жили до моих четырёх лет. В четыре года я пошла в детский сад, а бабушка сказала, что до неё дошло небольшое наследство, и она будет снимать себе квартиру рядом с нами. И нам свободнее, и если что нужно — так она рядом.

Она и была рядом — до моих девятнадцати, успела порадоваться, что я поступила учиться. И пропала вскоре после того, как я пошла на второй курс.

Мы с мамой пересмотрели все её немногочисленные бумаги, не нашли ничего особенного — ну там паспорт, пенсионное, полис, что ещё бывает у человека. Только оказалось, что в квартире она жила просто так, потому что очень помогла чем-то её хозяину, суровому мужику, из тех, кто строил бизнес в девяностые, как мог, а потом встал на ноги и легализовался. Он очень горевал, говорил — мировая была бабуля, Рогнеда-то Витольдовна. Но ни слова не сказал о том, чем она ему помогла. И признался, что кроме квартиры, помог ей ещё и с документами, которые у неё, по её словам, кто-то нехорошо украл, а он подыскал людей, которые сделали с нуля.

Сейчас я говорила, и сама понимала, что всё это выглядит… ну так себе выглядит. Как будто кто-то нам с мамой отключил думалку-то. Только теперь уже никому ничего не скажешь, и ни о чём не спросишь. К сожалению.

Я молчала, мне было нечего добавить. Глаза оказались полны слёз, потому что все те годы очень ярко вспомнились. И всё то, что у нас с бабушкой было. Рассказы, разговоры, как она помогала мне уроки делать, и шить учила тоже она, мне лет шесть было, когда разрешила взять в руки иголку. И вышивать. И готовить…

Чай мой остыл, но я всё равно его допила.

Это оказалось всё равно что сигналом — Пуговкин кликнул Митьку и велел заново греть чай и вообще, что там с обедом? А потом повернулся ко мне.

— Не плачь, Оленька, голубушка. Что бы там ни было, теперь ты здесь. И найдёшь