Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Чтобы составить себе ясное понятие о всей системе герман­ских нравов, достаточно только сравнить между собой пол­номочия должностных лиц в двух различных сферах их дея­тельности. Им было предоставлено безусловное распоряжение земельной собственностью внутри их округов, и они под­вергали ее ежегодно новому дележу. В то же самое время они не имели права ни наказывать простого гражданина смертью, ни подвергать его тюремному заключению, ни да­же ударить его. Понятно, что народ, который так хорошо оберегал свою личность и так мало заботился о своей собст­венности, не мог быть знаком ни с промышленностью, ни с искусствами и что он был в высшей степени проникнут чув­ством чести и независимости.

Германцы уважали только те обязанности, которые возла­гали на себя сами. Даже простой солдат считал для себя уни­зительным подчиняться власти должностного лица. Самые знатные юноши не стыдились звания товарищей какого-нибудь прославившегося вождя, которому они обязывались служить с неизменной преданностью. Между этими товари­щами возникало благородное соревнование из-за того, кто из них будет первым во мнении их вождя, а между вождями возникало соревнование из-за того, кто из них привлечет к себе всего более храбрых товарищей. Вожди гордились тем, что их постоянно окружала толпа избранных юношей, со­ставлявшая их силу; в мирное время она служила для них украшением, а во время войны охраной. Слава таких вождей распространялась между соседними племенами. Им присы­лали подарки и заискивали их дружбы, а слава их подвигов нередко обеспечивала торжество той партии, сторону кото­рой они принимали. В минуту опасности считалось стыдом для вождя, если его товарищи превзошли его в храбрости, а для товарищей считалось стыдом, если они не выказали себя достойными своего вождя. Если он пал на поле битвы, пере­жить его считалось неизгладимым позором. Охранять его особу и прославлять его своими собственными подвигами считалось за самую священную из их обязанностей. Вожди сражались для победы, а товарищи - для своего вождя. Са­мые благородные воины покидали свою родину, когда она погружалась в мирную праздность, и отправлялись в сопровождении своих многочисленных товарищей искать где-нибудь далеко такого поприща, на котором они могли бы удов­летворить свою неутолимую жажду деятельности и стяжать новые лавры, добровольно подвергая себя новым опасностям. От щедрот своего вождя товарищи ожидали только таких наград, которые достойны воина, - боевого коня и покрытого вражеской кровью копья. Избыток грубых яств за его гостеп­риимной трапезой был единственной платой, которую он мог предложить им и которую они согласились бы принять. Вой­на, грабеж и добровольные приношения его друзей были те источники, из которых он добывал средства для такой роско­ши. Хотя в некоторых случаях такие порядки бывали причиной слабости германских республик, но они придавали особую энергию общим свойствам характера германцев и да­же развивали в них верность, мужество, гостеприимство и услужливость, то есть все те добродетели, которые доступны для варваров и которые много времени спустя сделались от­личительными особенностями веков рыцарства. Один остро­умный писатель полагал, что почетные отличия, которыми вождь награждал своих храбрых товарищей, были первыми зачатками тех ленных поместий, которые после завоевания римских провинций раздавались варварскими государями своим вассалам на таких же условиях преданности и военной службы. Однако эти условия совершенно противны прин­ципам древних германцев, которые любили обмениваться подарками, но не налагая на других и не принимая на себя никаких обязательств.

Во времена рыцарства, или, выражаясь правильнее, во времена романтизма, все мужчины были храбры и все жен­щины были целомудренны, и несмотря на то, что последняя из этих добродетелей приобретается и сохраняется с боль­шим трудом, нежели первая, она приписывалась, почти без исключения, всем женам древних германцев. Многоженство существовало только между принцами, но и то только ради приобретения новых родственных связей. Разводы воспре­щались не столько законами, сколько нравами. Прелюбодея­ния наказывались как редкое и неизгладимое преступление; обольститель не мог найти оправдания ни в чьем-либо при­мере, ни в обычаях. Нам нетрудно приметить, что Тацит с удовольствием противопоставляет добродетели варваров лег­кому поведению знатных римлянок; тем не менее в его рас­сказах есть такие выдающиеся подробности, которые прида­ют наружный вид истины или по меньшей мере правдоподо­бия тому, что он сообщает вам о супружеской верности и це­ломудрии германцев.

Хотя успехи цивилизации, без сомнения, способствовали смягчению самых лютых человеческих страстей, но они, по-видимому, были менее благоприятны для целомудрия, пото­му что самый опасный враг этой добродетели - душевная нежность. Утонченность нравов вносит более благопристой­ности во взаимные отношения между мужчинами и женщи­нами, но вместе с тем вносит в них и более разврата. Грубые любовные вожделения становятся более опасными, когда они облагораживаются или, вернее, когда они прикрываются сентиментальностью страсти. Изящество в одежде, в движе­ниях, в обхождении придает красоте внешний блеск и, дей­ствуя на воображение, воспламеняет чувственные влечения. Вечера, на которых царствует роскошь, танцы, которые про­должаются за полночь, театральные зрелища, в которых на­рушаются правила благопристойности, - все это служит соб­лазном и поощрением для слабостей женской натуры. От таких опасностей необразованные жены варваров были ог­раждены и своей бедностью, и одиночеством, и тяжелыми условиями домашней жизни. Германские лачуги, открытые со всех сторон для глаз нескромного или ревнивого наблюда­теля, были для супружеской верности более надежной охраной, нежели стены, запоры и евнухи персидских гаремов. К этим причинам можно прибавить еще одно соображение бо­лее уважительного характера. Германцы обходились со свои­ми женами с уважением и доверием, советовались с ними в самых важных делах и охотно верили, что в их душе таилась сверхъестественная святость и мудрость. Некоторые из этих истолковательниц человеческой судьбы - как, например, Ве­леда во время войны с батавами - управляли от имени боже­ства самыми гордыми германскими племенами. Остальные представительницы нежного пола хотя и не удостаивались поклонения, подобающего богиням, но пользовались уваже­нием в качестве свободных товарищей воинов, с которыми они, по смыслу брачной церемонии, должны были делить всё - и труды, и опасности, и славу. Во время больших нашест­вий лагерь варваров был наполнен множеством женщин, сохранявших свое мужество и бесстрашие среди шума ору­жия и разнообразных сцен разрушения и даже при виде ран своих сыновей и мужей. Отступавшие перед неприятелем германские армии не раз снова бросались в бой и одерживали победу благодаря отчаянным усилиям женщин, гораздо ме­нее боявшихся смерти, чем рабства. Когда битва была без­возвратно проиграна, они собственными руками избавляли и самих себя, и своих детей от унижений перед победителя­ми. Героини этого закала имеют полное право на наше уважение, но они, конечно, не могли ни внушать любви, ни увлекаться этим чувством. Заимствуя от мужчин их суровые добродетели, они неизбежно должны были отказаться от той привлекательной нежности, в которой главным образом и заключается прелесть и слабость женщины. Гордость застав­ляла германских женщин заглушать в себе всякую нежную эмоцию, несовместимую с чувством чести, а главная честь женского пола всегда заключалась в целомудрии. Чувства и поведение этих гордых матрон можно считать за причину и следствие, а также за доказательство характеристических особенностей всей нации. Впрочем, храбрость женщин – все равно, внушена ли она фанатизмом или развилась вследствие привычки, - может быть лишь слабым и неполным подража­нием храбрости мужчин, особенно характеризующей неко­торые века и некоторые страны.

Религиозная система германцев (если можно так назвать грубые верования дикарей) была внушена их нуждами, опа­сениями и невежеством. Они поклонялись поражавшим их взоры явлениям природы и ее главным действующим силам - солнцу и луне, огню и земле - и вместе с тем разным создан­ным воображением божествам, будто бы имевшим наблюде­ние за самыми важными занятиями человеческой жизни. Они были убеждены, что путем некоторых странных видов ворожбы они могут узнать волю высших существ и что чело­веческие жертвы являются для этих существ самым ценным и самым приятным приношением. Некоторые писатели слишком поспешно пришли в восторг от возвышенных поня­тий германцев о божестве, которое они не запирали внутри стен храма и не изображали в человеческой форме; но если мы припомним, что германцы были неискусны в архитекту­ре и совершенно незнакомы со скульптурой, то нам нетрудно будет понять настоящий мотив их понятий о божестве, воз­никших не из умственного превосходства, а из недостатка умственной изобретательности. У германцев не было других храмов, кроме мрачных и древних рощ, освященных чувст­вом благоговения бесчисленных поколений. Таинственный мрак этих рощ, служивший воображаемым местопребывани­ем для какой-то невидимой силы, не представлял уму ника­кого определенного предмета для боязни или для поклонения и тем самым внушал еще более сильный религиозный ужас, а грубые и необразованные священнослужители нау­чились на опыте разного рода хитростям, с помощью кото­рых они поддерживали и укрепляли в умах впечатления, столь хорошо соответствовавшие их собственным интересам.