Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Но все такие тщательно обработанные системы германской древности разбиваются в прах только от одного факта, кото­рый так достоверно засвидетельствован, что не допускает ни малейших сомнений и имеет такое решающее значение, что не оставляет места для каких-либо возражений. В веке Тацита германцам не было знакомо искусство письма, которое и составляет главное отличие цивилизованного народа от сборища дикарей, погруженных в невежество и не способных мыслить. Без этой искусственной подпоры человеческая память скоро или вовсе утрачивает, или извращает получен­ные ею впечатления; самые благородные способности чело­веческого ума мало-помалу утрачивают свою силу за недо­статком образцов или материалов, рассудок становится сла­бым и бездеятельным, а воображение - вялым и склонным к химерам. Чтобы вполне освоиться с этой важной истиной, стоит только сообразить, как велика в цивилизованном об­ществе разница между человеком образованным и безгра­мотным крестьянином. Первый путем чтения и размышле­ния увеличивает массу сведений, приобретаемых опытом, и переносится умом в отдаленные века и в далекие страны, тогда как последний, будучи прикован к одному месту и к узким рамкам только своей собственной жизни, упражняет свои умственные способности немного больше, чем его по­мощник в материальных трудах - вол. Такое же и даже еще большее различие существует между целыми народами, и мы можем с уверенностью утверждать, что без помощи како­го-либо рода письменности ни один народ никогда не сохра­нял верных сведений о своей истории, никогда не делал сколько-нибудь значительных успехов в отвлеченных нау­ках и никогда не достигал какой-либо степени совершенства в искусствах, приносящих в нашей жизни пользу или удо­вольствие.

Древние германцы были вовсе незнакомы с такими искус­ствами. Они проводили свою жизнь в невежестве и бедности, которые были разукрашены некоторыми декламаторами под именем добродетельной простоты. В новейшей Германии на­считывают около двух тысяч трехсот городов, обнесенных стенами. На гораздо более обширной территории географ Птолемей отыскал только девяносто селений, которые он ук­расил названиями городов, хотя, по нашему мнению, они не заслуживали такого громкого названия. Это, вероятно, были не что иное, как топорные укрепления, выстроенные в середине лесов для того, чтобы служить убежищем для жен­щин, детей и домашнего скота, в то время как мужчины шли отражать неожиданное нашествие. Но Тацит положитель­но подтверждает факт, по его мнению всем хорошо извест­ный, что в его время у германцев не было городов и что они выказывали презрение к римским сооружениям, которые ка­зались им более похожими на тюрьмы, нежели на безопас­ные убежища. Их постройки даже не были смежны и не со­ставляли правильных селений, так как каждый дикарь са­мостоятельно устраивал себе постоянное жилище на том ме­сте, которое привлекало его к себе близостью поляны, леса или ручейка. При возведении этих легких построек не требовалось ни камня, ни кирпича, ни черепицы. В сущности это были не что иное, как низенькие лачуги кругообразной формы, выстроенные из необтесанных бревен, покрытые со­ломой и с отверстием вверху для выхода дыма. В самые суро­вые холода германец довольствовался короткой одеждой, сделанной из кожи какого-нибудь животного. Племена, жив­шие на севере, одевались в меха, а женщины сами приготов­ляли для своей одежды какую-то грубую ткань. Дичь раз­ного рода, водившаяся в лесах Германии в большом количе­стве, служила для их обитателей пищей и доставляла им удовольствия охоты. Их громадные стада, правда не столь­ко отличавшиеся красотой пород, сколько пользой, кото­рую они приносили, составляли их главное богатство. Зерно­вой хлеб в небольшом количестве был единственный продукт, который они извлекали из почвы; у них не было ни фруктовых садов, ни искусственно засеянных лугов; впро­чем, и нельзя бы было ожидать каких-либо усовершенство­ваний в земледелии от такого народа, который ежегодно под­вергал свои пахотные земли новому дележу и который, во избежание ссор при этой странной операции, оставлял зна­чительную часть своих полей без обработки.

Золото, серебро и железо были чрезвычайно редки в Гер­мании. Ее варварские обитатели не имели, ни умения, ни терпения для разработки тех богатых серебряных руд, кото­рые впоследствии так щедро вознаградили усилия государей Саксонии и Брауншвейга. Швеция, снабжающая в наше вре­мя Европу железом, также ничего не знала о скрывавшихся в ее недрах богатствах, а внешний вид употреблявшегося германцами оружия служит ясным доказательством того, как мало было у них железа, так как они почти вовсе не на­ходили ему того употребления, которое должно казаться во­инственному народу самым благородным. Войны и мирные договоры познакомили с некоторыми римскими монетами (преимущественно с серебряными) те народы, которые жили неподалеку от берегов Рейна и Дуная; но более отдаленные племена были вовсе незнакомы с употреблением денег, вели свою необширную торговлю путем обмена продуктов и дава­ли своим глиняным сосудам одинаковую цену с серебряными вазами, которые раздавались римлянами в подарок их князь­ям и посланникам. Для ума, способного вникать в самую сущность предмета, эти руководящие факты более поучи­тельны, нежели скучные рассказы о разных второстепенных подробностях. Ценность денег была установлена по общему согласию для того, чтобы мы могли выражать наши нужды и могли знать цену того, что имеем, точно так как письмена были выдуманы для того, чтобы мы могли выражать наши мысли; оба эти изображения усиливают деятельность и энер­гию человеческих способностей и страстей и тем способству­ют умножению предметов, для которых они должны служить выражением. Польза золота и серебра в значительной мере искусственная, но мы были бы не в состоянии перечислить все важные и разнообразные услуги, оказанные земледелию и всем искусствам железом, после того как люди научились размягчать его при помощи огня и придавать ему такую форму, какую пожелают. Одним словом, деньги служат самым всеобщим возбуждением к деятельности, а железо самым могущественным для нее орудием, и было бы чрезвычайно трудно понять, каким путем народ, лишенный этих двух вспомогательных средств, мог бы выйти из самого грубого варварства.

Беспечная праздность и беззаботность составляют главные отличительные черты характера всех диких народов во всех странах земного шара. В цивилизованном государстве все че­ловеческие способности развиваются и находят для себя применение, а громадная цепь взаимной зависимости связывает между собою членов общества. Самая многочисленная его часть постоянно занята полезными трудами, а немногие изб­ранные, не знакомые благодаря своему богатству ни с каки­ми материальными нуждами, проводят свое время в старани­ях достигнуть власти или славы, в улучшении своих имений или в обогащении своего ума, в исполнении своих обязанно­стей, в удовольствиях и даже в безрассудствах общественной жизни. У германцев не было такого разнообразия ресурсов. Заботы о доме и семействе, возделывание земли и уход за скотом возлагались на стариков и на увечных, на женщин и на рабов. Склонный к лени воин, не знакомый ни с каким ис­кусством, на которое он мог бы употреблять часы своего до­суга, проводил дни и ночи в удовлетворении животных нак­лонностей к сну и пище. А между тем вследствие какого-то странного разнообразия их натуры (подмеченного одним пи­сателем, который проник в самые тайные ее уголки) те же самые варвары бывают попеременно то чрезвычайно лени­вы, то в высшей степени неусидчивы. Они находят наслаж­дение в праздности, но ненавидят спокойствие. Их томив­шаяся от бездействия душа тяготилась своим собственным бременем и тревожно искала каких-нибудь новых и сильных ощущений, а только война и сопряженные с нею опасности могли служить приятным развлечением для таких необуз­данных натур. Звуки, призывавшие германца к оружию, бы­ли приятны для его слуха; они пробуждали его от неприятно­го усыпления, указывали ему цель для деятельности и зас­тавляли его более ясно сознавать свое существование, дос­тавляя ему случай предаваться усиленным телесным упраж­нениям и сильным душевным эмоциям. Во время скучных промежутков мирного времени эти варвары с увлечением предавались игре и самому невоздержному пьянству; одно из этих занятий возбуждало их страсти, другое заглушало в них голос рассудка, а оба они избавляли их от необходимости ду­мать. Они хвастались тем, что проводили целые дни и ночи за столом, и нередко кровь друзей и родственников пятнала их многочисленные и пьяные сборища. Они уплачивали с самой романтической аккуратностью долги чести (такое по­нятие о долгах по игре перешло к нам от них). Несчастный игрок в кости, который прозакладывал свою личность и свою свободу, терпеливо подчинялся приговору фортуны; его бо­лее слабый, но более счастливый антагонист мог, без всякого сопротивления с его стороны, связать его, подвергнуть мучи­тельным наказаниям и продать в отдаленные страны в рабст­во.