Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Так, например, вовсе не трудно представить себе, что на­сильственная смерть стольких императоров ослабила узы взаимной преданности, связывавшие государя с его народом, что все полководцы Филиппа были расположены следовать примеру своего повелителя и что каприз армий, давно свыкнувшихся с частыми и насильственными переворотами, мог неожиданно возвести на престол какого-нибудь ничтожного солдата. История может к этому присовокупить только то, что восстание против императора Филиппа вспыхнуло летом 249 года в среде легионов, стоявших в Мезии, и что выбор мятежников пал на одного из военачальников низшего ран­га по имени Марин. Филипп встревожился. Он опасался, чтобы измена Мезийской армии не была первой искрой все­общего пожара. Мучимый сознанием своей вины и угрожавшей ему опасности, он сообщил известие о мятеже сенату. Мертвое молчание - результат страха, а может быть, и не­расположения к императору - царствовало в этом собрании, пока наконец один из сенаторов, по имени Деций, не вооду­шевился приличным его благородному происхождению му­жеством и не заговорил с той неустрашимостью, которой не­доставало самому императору. Он отозвался с презрением о заговоре, как о внезапной и ничтожной вспышке, а о сопер­нике Филиппа - как о коронованном призраке, который че­рез несколько дней будет низвергнут тем самым капризом, который возвысил его. Скорое исполнение этого предсказа­ния внушило Филиппу справедливое уважение к такому способному советнику, и он вообразил, что Деций - единст­венный человек, способный восстановить спокойствие и дис­циплину в армии, в которой дух мятежа не стихнул и после умерщвления Марина. Деций, долго не соглашавшийся принять на себя это поручение, как кажется, указывал им­ператору на то, что очень опасно ставить честного человека лицом к лицу с солдатами, проникнутыми чувствами злобы и страха; его предсказание еще раз оправдалось на деле. Мезийские легионы заставили своего судью сделаться их сообщ­ником. Они предоставили ему выбор между смертью и импе­раторским достоинством. После такого решительного заявле­ния он уже не мог колебаться в том, что ему следовало де­лать. Он повел свою армию или скорее последовал за нею в пределы Италии, куда вышел к нему навстречу Филипп, собравший все свои силы для того, чтобы отразить грозного со­искателя престола, созданного им самим. Императорские войска имели на своей стороне численный перевес, но мя­тежная армия состояла из ветеранов, которыми командовал способный и опытный военачальник. Филипп был или убит во время сражения, или умерщвлен через несколько дней в Вероне. Его сын и сотоварищ по званию императора был умерщвлен в Риме преторианцами, и победоносный Деций, гораздо менее преступный, чем большинство узурпаторов того века, был признан и сенатом и провинциями. Немедлен­но после того, как он принял против воли титул Августа, он, как рассказывают, обратился к Филиппу с секретным пись­мом, в котором уверял его в своей невиновности и преданно­сти и торжественно клялся, что по своем прибытии в Италию он сложит с себя императорское звание и возвратится в прежнее положение послушного подданного. Может быть, эти уверения и были искренны, но при том высоком положе­нии, на которое его вознесла фортуна, он едва ли мог про­щать или получать прощение.

Рис. Гай Мессий Квинт Траян Деций.

После того как император Деций провел лишь несколько месяцев в занятиях мирными делами и в отправлении право­судия, вторжение готов заставило его отправиться на берега Дуная. Это был первый значительный случай, когда история упоминает об этом великом народе, впоследствии ниспровер­гнувшем могущество Рима, разорившем Капитолий и утвер­дившем свое владычество над Галлией, Испанией и Италией. Так достопамятна роль, которую они сыграли в разрушении Западной империи, что имя готов нередко, хотя и непра­вильно, употребляется как общее название всех грубых и во­инственных варваров.

В начале шестого столетия, когда готы, завоевав Италию, сделались могущественной нацией, они, естественно, нахо­дили удовольствие в созерцании как своей прошедшей сла­вы, так и ожидавшей их блестящей будущности. У них яви­лось желание сохранить воспоминания о своих предках и пе­редать потомству рассказы о своих собственных подвигах. Главный министр Равеннского двора, ученый Кассиодор удовлетворил это желание победителей, написав историю го­тов, которая состояла из двенадцати частей, и дошла до нас лишь в неудовлетворительном сокращении Иордана. Эти писатели лишь вкратце упоминали о несчастьях народа, про­славляли его мужество, когда ему благоприятствовало сча­стье, и украшали его торжество азиатскими трофеями, на которые имели гораздо более права скифы. Ссылаясь на ста­ринные песни, которые были недостоверными, но единствен­ными историческими памятниками варваров, они доказыва­ли, что готы были родом с обширного острова или полуостро­ва Скандинавия. Эта лежавшая на Крайнем Севере страна не была чужою для завоевателей Италии; узы старого единокровия были скреплены новыми дружескими услугами, и один из скандинавских королей добровольно отказался от своего высокого положения среди дикарей для того, чтобы провести остаток своих дней в спокойствии при цивилизо­ванном Равеннском дворе. О том, что готы когда-то населя­ли страны, лежащие по ту сторону Балтийского моря, свиде­тельствуют такие указания, которые никак нельзя отнести к разряду вымыслов, созданных национальным тщеславием. Со времен географа Птолемея южная часть Швеции, как кажется, постоянно принадлежала той части этого народа, ко­торая была менее воинственна, и до сих пор еще обширная территория делится на восточную и западную Готландию. В средние века (с девятого по двенадцатое столетие), в то время как христианство медленно проникало на север, готы и шведы были двумя различными, а иногда и взаимно враж­дебными членами одной и той же монархии. Последнее из этих двух названий одержало верх над первым, но не затми­ло его. Шведы, которые могли бы довольствоваться своею собственной военной славой, заявляли во все века притяза­ние на древнюю славу готов. В минуту раздражения против римского двора Карл Двенадцатый намекнул на то, что его победоносные войска достойны своих храбрых предков, ког­да-то поработивших царицу мира.

В одном из самых значительных шведских и готских горо­дов - Упсале находился знаменитый храм, сохранявшийся до конца одиннадцатого столетия. Он был украшен золотом, добытым скандинавами путем морских разбоев, и был освя­щен неуклюжими изображениями трех главных божеств - бога войны, богини деторождения и бога грома. Один раз в каждые девять лет происходило торжественное празднество, причем приносились в жертву девять различных пород жи­вотных (в этом числе была и человеческая) и окровавленные трупы жертв развешивались в священной роще, которая на­ходилась подле храма. Единственные дошедшие до нас све­дения об этих варварских суевериях находятся в Эдде - ми­фологической системе, которая была составлена в Исландии около тринадцатого столетия и которую датские и шведские ученые считали за самый драгоценный остаток их старинных традиций.

Несмотря на таинственную неясность Эдды, нам нетрудно различить две отдельные личности, которые смешивались под общим именем Одина - бога войны и великого законода­теля Скандинавии. Этот последний был северным Мухам­медом: он установил религию, приспособленную к климату и к народу. Многочисленные племена, жившие по обеим сто­ронам Балтийского моря, преклонились перед непреодоли­мым мужеством Одина, перед его убедительным красноречи­ем и перед приобретенной им славой самого искусного чаро­дея. Веру, которую он старался распространять в течение своей долгой и счастливой жизни, он закрепил добровольной смертью. Опасаясь позорного приближения болезней и немо­щей, он решился окончить свою жизнь так, как прилично во­ину. На торжественном собрании шведов и готов он нанес се­бе девять смертельных ран для того, чтобы скорее отправить­ся приготовлять (как он выразился своим замирающим голо­сом) праздник героев во дворце бога войны.

Место рождения и обыкновенного пребывания Одина обоз­начают словом Ас-гард. Случайное сходство этого названия с Ас-бургом или Ас-офом, имеющими одинаковое значение, послужило основанием для такой остроумной исторической системы, что мы охотно поверили бы в ее достоверность, ес­ли бы имели на то хоть какие-нибудь доказательства. Пола­гают, что Один был вождем варварского племени, которое жило на берегах Меотийского озера до падения Митридата и до той поры, когда победы Помпея стали грозить Северу по­рабощением. Преклоняясь с негодованием и гневом перед могуществом, которому он не был в состоянии сопротивлять­ся, Один перевел свое племя от границ азиатской Сарматии в Швецию с намерением создать в этом неприступном убежи­ще свободы такую религию и такой народ, которые когда-ни­будь сделаются орудием его бессмертной жажды мщения; он надеялся, что настанет такое время, когда его непобедимые готы, воодушевясь воинственным фанатизмом, выйдут из полярных стран громадными массами для того, чтобы нака­зать угнетателей человеческого рода.