Птичий город за облаками - Энтони Дорр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Текст обрывается. Строки расплылись от воды, однако Анна их сочиняет: город из серебряных и бронзовых башен, окна сияют, на крышах полощутся флаги, птицы всех видов и расцветок носятся кругами. Усталая ворона летит со звезд.
Вдалеке грохочут ядра. Пламя свечи дрожит.
— Он никогда не терял веры, — шепчет Мария. — Даже когда смертельно уставал.
Анна задувает свечу, закрывает кодекс. Думает о том, как Одиссея выбросило волнами на феакийский берег.
— Он обонял среди звезд аромат жасмина, — говорит она, — и фиалок, и лавра, и роз, винограда и груш, бесчисленных яблок и бесчисленных смокв.
Подле иконы святой Коралии стоит шкатулочка, которую Анна забрала в брошенной мастерской итальянцев. На треснувшей крышке — дворец с множеством башен. Писцы говорили, в Урбино есть люди, которые делают линзы, позволяющие видеть за двадцать лиг. Люди, способные нарисовать льва так похоже, что кажется, сейчас он выпрыгнет из страницы и съест тебя.
Наш господин мечтает создать библиотеку лучше папской, говорили они, библиотеку, где будут все когда-либо написанные книги. Чтобы она стояла до конца времен.
Мария умирает двадцать седьмого мая, все женщины дома молятся рядом с ней. Анна кладет ладонь сестре на лоб и чувствует, что та холодеет.
— Когда ты снова ее увидишь, — говорит вдова Феодора, — она будет одета светом.
Хриса поднимает Мариино тело легко, словно стопку высохшего на солнце белья, и несет через двор к воротам Святой Феофании.
Анна сворачивает аксамитовое оплечье — пять довышитых птиц в сплетении цветущих лоз. В какой-то другой вселенной, возможно, рыдает вся семья: их мать и отец, тетки, двоюродные братья и сестры, маленькая церковь убрана розами, певчие поют ангельскими голосами. Душа Марии плывет среди херувимов, винограда и павлинов, как на ее вышивке.
В кафоликоне[24] Святой Феофании монахини денно и нощно молятся перед престолом Божьим. Одна указывает Хрисе, куда положить тело, другая накрывает Марию саваном, третья уходит звать священника. Анна сидит на каменном полу рядом с сестрой.
Омир
После смерти его волов время рассыпается. Омира вместе с насильно завербованными христианскими мальчиками и рабами-индийцами отправляют к нужникам — жечь нечистоты. Они валят зловонную массу в ямы, заливают горящей смолой, потом Омир и мальчики постарше мешают в ямах шестами, шесты обгорают и становятся все короче. Вонь пропитала его одежду, волосы, кожу, и скоро, завидев Омира, люди кривятся не только из-за его лица.
Над головой кружат хищные птицы, мальчиков осаждают огромные безжалостные мухи. Май сменяется июнем, и между палатками нет тени. Исполинская пушка, которую они притащили с таким трудом, треснула. Защитники города перестали чинить свой разбитый ядрами частокол. Все чувствуют, что осада скоро кончится. Либо оголодавший город капитулирует, либо османы отступят, пока отчаяние и болезни не начали косить лагерь.
Мальчики рядом с Омиром говорят, что султан, да благословит его Всевышний и да продлит его царствование, считает, близится решающий час. Стены ослаблены во многих местах, защитники изнурены, и последний штурм их опрокинет. Лучших бойцов, говорят они, поставят сзади, а самых необученных и плохо вооруженных бросят вперед. Мы окажемся, шепчутся мальчики, между градом камней с укреплений и бичами султанских чаушей позади. Однако другой мальчик говорит, что Всевышний их сохранит, а если они погибнут, то в будущей жизни получат награды без числа.
Омир закрывает глаза. Как он гордился, когда любопытные дивились росту Древа и Луносвета, когда люди тысячами стекались хоть пальцем потрогать блестящую пушку. Способ уничтожить большое посредством маленького. Но что они уничтожили?
Махер садится рядом, вынимает из ножен кинжал и принимается ногтем соскабливать с лезвия ржавчину.
— Я слышал, завтра штурмуем город. На рассвете.
Оба Махеровых вола тоже давно пали. Глаза у него ввалившиеся.
— Это будет прекрасно, — говорит он, однако голос звучит неуверенно. — Мы нагоним на них страху.
Вокруг крестьянские сыновья сидят, держа щиты, копья, дубинки, топоры, молоты, даже камни. Омир так устал. Смерть станет избавлением. Он думает о христианах на стенах, о тех, кто молится в домах и церквях города, и гадает, как же один Бог может управляться с мыслями и страхами такого числа людей.
Анна
Вечером она присоединяется к женщинам и девочкам между внешней и внутренней стенами — таскает к парапетам камни, чтобы сбрасывать их на головы сарацинам, когда те пойдут на штурм. Все усталые и голодные, никто больше не поет гимнов, не ободряет других словами. Перед полуночью монах втаскивает на внешнюю стену водяной орган и принимается извлекать на него дикие завывания — будто стонет в ночи умирающее животное.
Как люди убеждают себя, что другие должны умереть, чтобы они жили? Анна думает о Марии, у которой было так мало своего и которая отошла так тихо. Вспоминает слова Лициния о том, как греки десять лет стояли под стенами Трои. Думает о троянских женщинах, запертых в городе, как те ткали и мучились страхами, не зная, выйдут ли когда-нибудь снова в поля, искупаются ли в море и выдержат ли ворота, или греки ворвутся в город и сбросят их младенцев с укреплений.
Она работает до рассвета, а когда возвращается, Хриса велит ей выйти во двор, а сама идет в кухню. Оттуда она выходит, неся в одной руке стул, в другой — ножницы с костяными ручками, принадлежащие вдове Феодоре. Анна садится на стул, Хриса оттягивает назад ее волосы, раздвигает ножницы, и Анна на миг пугается, что сейчас кухарка перережет ей горло.
— Сегодня или завтра, — говорит Хриса, — город падет.
Чиркают ножницы, Аннины пряди сыплются к ее ногам.
— Ты уверена?
— Деточка, я видела это во сне. А когда это случится, воины захватят все, до чего сумеют дотянуться. Еду, серебро, шелк. Но ценнее всего будут девушки.
Анна мысленно видит молодого султана в его шатре. Он сидит на ковре, на коленях у него макет города. Султан трогает его пальцем, проверяя каждую башню, каждый зубец, каждый побитый ядрами участок стены, — ищет слабые места.
— Тебя разденут догола и либо оставят себе на потеху, либо продадут на невольничьем рынке. Наши или чужие, на войне это всегда так. Откуда я это знаю?
Ножницы чиркают так близко к глазам, что Анна боится повернуть голову.
— Потому что так было со мной.
Коротко остриженная, Анна съедает шесть зеленых абрикосов, от которых в животе начинается бурчание и
