День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

Во второй половине дня Иван Иванович заметил, что Григорий круто повернул на юго-восток. «Не туда идем. Вроде очумел мой союзник, эх-хе! Опять направление перепутал!» – подумал Иван Иванович, озираясь.

А вокруг лес и лес. И нет ему конца-краю. Синеют хребты. И беспредельно высокое синее небо. День погожий, солнечный.

– Эге-ге-гей! – зычно подал голос Иван Иванович.

Григорий остановился у подножия хребта. Он в кожаной, подбитой мехом тужурке, в меховой шапке, без рукавиц, в забитых снегом унтах. На лыжах держится твердо – не столкнешь. Лицо его, побронзовевшее от ветра, выражало силу, настойчивость и уверенность. И только в лукаво искрящихся серых глазах теплилась усмешка.

Иван Иванович в желтом полушубке и в черных пимах, разморившийся на ходу, медленно подошел к Григорию и, вздохнув, заметил:

– Экий ты, паря, емкий! Жму, жму, а подрезать тебе пятки не могу. Наст твердый. Лыжины так и норовят разъехаться в разные стороны, эх-хе! С тобой, паря, не совладаешь. Ты бывал в этих краях?

– Бывал, – ответил Григорий.

– Давненько?

– Позапрошлым летом.

– А беспамятством не страдаешь?

– А что?

– Пошто направление перепутал? Ишь куда загнул! Эдаким ходом мы до морковкина заговенья не выберемся из тайги.

– Ну-ну. – Григорий усмехнулся. – А я вот хочу показать вам Дашку. Вечером мы будем там, где я взял те камни. Вот вы посмотрите, а летом понаведаетесь в тот угол.

Иван Иванович крякнул, поскреб в рыжей заиндевевшей бородке, помолчал, закурил, а тогда уже высказался:

– Нутро у тебя горячее, Григорий Митрофанович. Ты вроде как завидуешь тайге-матушке. Вот и норовишь вырвать из нее богатство. Доброе дело. А другие как? Сочувствуют али оппозицию держат?

Григорий рассмеялся, обнажив крупные белые зубы.

– То-то и оно, – продолжал Иван Иванович. – В народишке разная порода водится. Другой как окопается в своей семье, не вытащишь на простор. Такому бы жить в свое удовольствие, эх-хе! Жизненная линия у такого человека куцая, как у зайца хвост. Ну да с такой породой и совладать легко. Огоньку, огоньку подпустить – он зашевелится и пойдет наметом вперед. Ну а третьи тянут дело на свою выгоду, с такими полагается держать определенную линию и протчая. А лес-то, лес какой ядреный! – вдруг воскликнул Иван Иванович, постукивая толстой палкой по стволу заматерелого кедра. – Ишь как поет! Строевой! Экие богатства, глазом не окинешь! Тут тебе и кедрач шапками подпирает небо, тут тебе и пихта строевая, тут тебе и лиственница… Чего только нет! Простор, только поворачивайся! Да есть ли в других государствах такие несметные богатства? Нет! Эх-хе, ладное дело! А зверья сколько! И медведь, и марал, и косуля, и лиса, и разное всякое, и протчая. Слух идет по земле – ондатру завели в колхозах. Што это за зверь? Пользительность есть в нем какая али нет, может, это для близиру? – и, хитровато щуря глаза, внимательно выслушал ответ Григория.

Вечером они были в долине речушки Дашки. Иван Иванович разложил огромный костер и после сытного ужина, прогревая широкую спину, расспрашивал Григория о том, как, где и по каким признакам искать ему железо.

С утра Григорий возобновил работу в том шурфе, над которым работал неделю назад. Под толстым пластом глины началась твердая, окаменевшая порода, сцементированная железистым материалом. Это был красный железняк. Невдалеке от этого места Григорий еще в тот раз обнаружил выход породы. Быть может, эти находки случайные и являются результатом размыва коренного месторождения?

Надо искать, именно здесь искать, решил Григорий, записывая в своем журнале: «Район будущего месторождения, вероятно, сложен красноцветными песчаниками и глинистыми сланцами верхнего протерозоя или нижнего кембрия. Поисковая разведка должна исследовать прежде всего долину Дашки и Варгатея».

Это было началом большого дела.

Глава тринадцатая

1

В пятом часу вечера, в среду, Федор Муравьев приехал в Степногорск. Поток пассажиров с чемоданами и мешками, в шубах, пальто, в дохах, в полушубках, в шалях, косынках, шапках вынес его с перрона через маленькие проходные ворота в темный двор вокзала, и этот же суетливый, многоголосый поток пронес его в улицу за вокзал, где пыхтели автомашины, ждущие пассажиров в Елинск, и громко выкрикивали тележечники, предлагая свои услуги:

– Э-гей, кому в Елинск?

– Подвезу, не встряхну. Глазом не моргнете, дома будете! – орал бабьим голосом необыкновенно высокий детина, останавливая прохожих.

За воротами вокзала шумная толпа прохожих потекла ручьями во все стороны.

Федор шел быстрым, неверным шагом по Черногорскому шоссе, мимо продымленного деревянного клуба железнодорожников к улице Пушкина, к дому, где он жил со своим приятелем, полковником Зарубиным.

Дул холодный ветер. Как и большинство сибирских городов, Степногорск – город ветреный. Летом здесь свирепствуют черные бураны, мчащие тучи песка и пыли по пространствам безлесья. Тончайшая пыль пробивает одежду путника и всасывается во все поры тела. Песок хрустит на зубах, песок в волосах, песок в одежде, на окнах, на шторах – везде. Так же бурно, как черные бураны, проходят здесь дожди. Только что жжет солнце – и вдруг, будто по мановению волшебной руки, выплывают откуда-то густые тучи и… полило, полило, полило. Льет час, два, льет до тех пор, покуда не забурлят во всех улицах и переулках мутно-грязные потоки. Осень бывает солнечная, но такая же ветреная, как и все времена года. Солнца здесь много, особенно летом, оно жжет пуще, чем в Крыму. Зима в Степногорске холодная, малоснежная, вьюжная. И даже сейчас веет ледяным холодом с гор.

В этом городе Федор много дней провел в госпитале. Он хорошо помнит, как в прошлом году, сентябрьской ночью, санитарный поезд подошел к Степногорску. Федор лежал в третьем купе. Голова у него была в бинтах. Рука и нога в гипсе. В позвоночнике держались адские боли. Он лежал на спине, слушал, о чем говорили в купе. Кто-то ругал скверную станцию; кто-то говорил, что их заслали к черту на кулички и что здесь скорее умрешь, чем выздоровеешь.

Федор слушал, хмурился и вдруг взволнованно заговорил:

– Вздор! Кто говорит, что здесь чертовы кулички? Вздор. Я бывал тут. Город тихий, хлебный. Лесу нет? Будет! «Дайте только время, дайте только срок, будет вам и птичка, будет и свисток». Старожилы тут гостеприимные. Осели навечно. Перелетных птиц мало. Как бы мне взглянуть в окно?

– Вам нельзя волноваться, – напомнила сестра.

Федор все-таки подтянулся на одной руке к окну и, опершись на локоть, жадно смотрел в сизое, предрассветное утро. К пригородному поезду шли и шли люди. Эти люди были почему-то близкими для Федора, будто он много лет жил с ними под