День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

уселся на снегу под кедром. «Куда теперь идти? – спрашивал он себя. – Этот район они обследовали. Значит, надо взять направление к Верхнему Киргитею».

И пошел на северо-запад.

2

Свистел буран, кидаясь хлопьями мокрого снега. В тайге бездорожье. Идти трудно. И когда только перестанет ветер корежить тайгу? Григорию казалось, что он никогда не выберется из этого хмурого безлюдья. Но вот где-то совсем близко надсадно пролаяли собаки. Григорий вышел к киргитейскому займищу.

Не обращая внимания на рыкающих цепных кобелей, не окинув взглядом обширное таежное займище с двумя домиками, завозней, где была мастерская, он прошел ограду и, оставив тощего волкодава на крыльце, вступил в дом лесничего Ивана Ивановича Найденова.

За широким столом, накрытым узорчатой клеенкой, обедали четверо. На зеленом табурете, спиною к вошедшему, восседал коренастый человек со взлохмаченными волосами.

Григорий прошел в передний угол, снял пыжиковую шапку, обнажив мокрые черные волосы, вяло проговорил:

– Здравствуйте. Здесь ли займище лесничего?

Медленно повернув голову к вошедшему, хозяин ответил:

– Здрасьте. Здеся, конешко, здесь. А вы откелева угодили в тайгу? Садитесь, гостем будете, эх-хе!

И, пытливо прищурив глаза, стал разглядывать незнакомца – давно не бритое лицо со впалыми глазами и щеками, увесистую сумку, трехствольное ружье, кожаную, подбитую мехом тужурку и меховые унты, обмороженные грязные руки. А сам думал: «Эх-хе, весь в коже! По обличности вроде не охотник. Ишь как устряпался!.. И взгляд держит в землю. Откелева он попал в займище? Какая его порода? Эх-хе! Времечко ох какое студеное, вьюжное!..»

Хозяйка, подававшая жаркое, искоса глядела на незнакомца, ждала дальнейших слов «самого». Григорий устало расстегнул ремни трехпудовой сумки и, сняв ее, положил под лавку (в сумке что-то стукнуло), затем поставил в угол трехстволку и тогда уже, распахнув тужурку, ответил:

– Обедайте, обедайте. Вы меня не знаете, Иван Иванович. А я вас знаю понаслышке. А погода в тайге дурная. Устал я здорово. Чуть дотащился до вашего займища. Я еще дней пятнадцать тому назад попал бы к вам, да перепутал или мне неправильно указали, черт знает что. Все ходил на лыжах, а тут сорвался с сопки, и обе лыжины как не бывали.

Все это он говорил небрежно, спокойно разминая плечи. «Эх-хе, вот ишшо черт в коже! И направление перепутал, и все такое протчее, – настороженно думал Иван Иванович. – Фашисты пораспустили свою паскудную породу по всей земле. Глаз надо держать востро!.. Не из их ли партии молодчик? Альбо дезертир. Хрен редьки не слаще!.. Он еще прикинется уполномоченным, как вот прощелыга Перетряхин!» В прошлом году под видом уполномоченного Охотсоюза к нему явился некто Перетряхин, который прожил в займище неделю, а потом угнал лошадь и скрылся.

Но во всем облике незнакомого лесничему человека было какое-то неотразимое обаяние. Иван Иванович вдруг резко встал с табуретки, одернул подол рубахи под ремнем, крякнул и, обращаясь к хозяйке, заговорил:

– Да што же это я? Гость-то, гость с дороги дальней, Аграфена, ты што, не понимаешь, што ли? Али за горшками и чугунками растеряла ласковые обхождения? Понимать надо! Дом наш честной, гостеприимный! Хоша и на отшибе живем, а ласковые обхождения в доме не вывелись. Раздевайтесь-ка да будьте как дома. Не токмо знакомых да разных таких протчих мой стол потчует, а и всякого, кто идет по лесной тропе через займище, – я всех не обхожу гостеприимством. Ишшо с незапамятных времен мой дедушка и отец Порфирий Иванович…

Иван Иванович впопыхах не заметил, что переименовал своего отца в Порфирия; а незнакомец только морщился.

За столом, кроме Ивана Ивановича и его жены Аграфены, обедали мараловод Павел, угрюмый черный мужчина лет сорока пяти, и лесообъездчик, по прозвищу Вихрастый Игнашка.

3

Иван Иванович заторопился, не спросив об имени и звании вошедшего, усадил его за стол, держа у себя на уме: «Эх-хе, водочки бы ему влить, а там и язык развяжет. Ну да я с тобой поманеньку управлюсь!»

– А ну-ка, хозяюшка-негодяюшка, подай-ка нам бутылочку зверобойного. Мы ее, эх-хе, давнем с гостем, – и обеими ладонями пригладил всклокоченные волосы.

– Я не буду пить, – отказался гость.

– С устатку пользительно.

– Не вижу пользы, извините.

– А рюмочку? Ишшо, бывало, мой дед говаривал: «Тот не пьет, хто дело не ведет», – и поднес гостю стакан настойки.

Иван Иванович остался с гостем за столом с глазу на глаз. Пропустив по настойчивой просьбе Ивана Ивановича стаканчик зверобойной настойки, Григорий опьянел. Он воздерживался от разговора, думая тяжелое свое: «Приречье вытряхнет из меня все силы. Девятнадцать дней – и все впустую. А Иван Иванович болтлив, как Дарья. Завтра я его вместе с домочадцами мобилизую на работы». Иван Иванович, в свою очередь, думал о госте: «Эх-хе, какой скрытный! Эдакого ежели не раскусишь, в невидимость сдерет шаровары да так выпорет, што и во сне не снилось. Ухо надо держать востро».

Иван Иванович вспомнил сон на пятницу…

А сон был не из приятных. Ивану Ивановичу снилось, будто бы он мчался верхом на гнедой кобыле. И вдруг ни с того ни с сего въехал в покои больницы!.. И, уже подъезжая к кабинету врача, встретился с фельдшерицей, краснощекой Феклой, которая как-то давно выдернула Ивану Ивановичу здоровый зуб вместо больного. И с той поры, как только эта злосчастная Фекла являлась во сне, то непременно случалась беда.

Иван Иванович пошевелил широким задом на табуретке, крякнул:

– Ээ-хе! Какие только беды не приключаются для человека? И все-то человек терпит, кряхтит да везет. Какие только ухабы не встречаются на человечьем пути? Беда. Бывает и так: все идет ровно, славно, любо-малина. И вдруг – нырок. Эге! И человек растерялся. Сильный – тот смелостью берет, умом, напором. Шасть – и перешел нырок жизни. А слабый – тот больше трусостью берет. Эдак остановится и подумает: «Как быть?..» Возьмет да и обойдет ухаб сторонкой. Ну, и никудышный человек, тот, как ухаб, так и пропал. Закопается в этот ухаб с головой – и поминай как звали. Вот оно как, эх-хе! Всякого в жизни видимо-невидимо. Альбо к слову сказать, война… Эх-хе! Война!

В этом месте Иван Иванович окончательно запутался в своей философии и, опасливо озираясь на незнакомца, умолк, не зная, что говорить дальше.

– Спасибо за хлеб-соль, – проговорил гость и устало встал из-за стола. – Я тут у вас, Иван Иванович, буду жить пока в займище. А как долго, дело покажет.

У Ивана Ивановича закружилась голова.

– Эх-хе. Какое же дело?

– Искать буду железо.

– Железо? Оружие, значит?! – Иван Иванович слегка попятился к железной печке, а затем торопливо шагнул к трехстволке незнакомца и заслонил