День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

него не то в руках. И сердце у него станет как вроде из выжимков, холодное, бесчувственное. Вот и ты рисуешь картину с любовью. А ежели кто для славы из себя выжимает, то дело бывает холодным и за сердце не берет. Золото ведь тоже красивое, а бессердечное!

Дарья помолчала, вздохнула:

– Диво, прямо диво! Уж про Федора я бы и не подумала, а вот ты и возьми! А? – и покачала головой.

– Он что-нибудь говорил?

– Да что там говорить!.. Я как глянула…

Дальнейшее замерло на губах Дарьи. В студию с улицы вошел Федор Муравьев. Дарья вдруг заторопилась и, говоря, что ей надо еще справиться по домашности, тяжело переваливаясь, такая же довольная и сияющая ушла.

Федор собрался в дорогу. Он был в длиннополой шинели нараспашку, в темно-синих диагоналевых бриджах и в фуражке, сдвинутой на лоб. Тень от козырька ложилась на глубокий шрам над его левой бровью. В правой руке он держал сверток бумаг, левой все время мял в шинели маленький резиновый мяч, стараясь этими движениями восстановить мышцы больной руки.

Избегая встречаться глазами с Юлией, он смущенно проговорил:

– Зашел проститься с вами. Вот, еду теперь в Степногорск. Тут мне отказали от фронта. Попытаюсь там.

– Но ведь вы…

– Что я? – перебил Федор. – Болен? Да так ли я болен, чтобы не воевать? – и, взглянув на сырое полотно, еще более заторопился и вышел.

Юлия все еще сидела в студии. Ее сухие, строгие глаза смотрели на эскиз. Но и оттуда мыслью майора Федора, его болью, его ненавистью был обращен на нее сверкающий взор Ивана Румянцева, как бы говоря: «На запад, на запад, к Берлину!.. Вот наш лозунг дня».

В этот день она долго бродила по городу.

Побывала на вокзале. Стояла на том месте, где ее когда-то прижал к земле порыв ветра со снегом. На набережной повстречала девочку-китаянку лет семи, в большущих разбитых пимах и рваном полушубке. Взглянув в черные бусинки ее глаз с наплывшими веками, Юлия остановила ее и, присев на корточки, рассматривая смугло-желтое лицо китаянки с маленьким придавленным носом, спросила:

– Ты откуда?

Девочка указала рукавом полушубка на остров.

– Мама у тебя есть?

Девочка секунду помолчала. И вдруг торопливо пробормотала:

– Мама ези, папа ези, ези и я сам.

– Как тебя звать?

– Меня звать Мария, – бойко ответила девочка и, метнув бусинками, поинтересовалась:

– Ты меня знай? Где, когда видал? И мама ези дома. Ты меня видал? Знал?

Черные бусинки глаз с наплывшими веками ждали ответа. Юлия расхохоталась, поцеловала бойкую китаяночку в желтую щеку и быстрыми шагами вошла в ограду на половину Григория, где она в эти дни жила одна.

«Мама ези, папа ези… А где мой папа? Где моя мама? Почему я думаю только о Федоре? Почему я беспокоюсь о нем?» – спросила себя Юлия за ужином, испытывая острое неудовольствие собой. На все ее вопросы адресные столы сибирских городов отвечали отрицательно.

Долго не могла уснуть. Босая прошла по комнате и, сев с ногами на диванчик, попробовала набросать коричневыми штрихами рисунок мчащейся кошевы на снежной дороге. Рисунок не вышел. Что-то чужое было в руке.

Обхватив ноги руками, опустив лицо на округлые колени, Юлия задумалась: «Если бы он был тут, я бы ему многое сказала. Почему он так быстро ушел из студии? Федор, Федор!»

Ночью Юлия проснулась. И долго лежала, раскинув руки. «А сердце у меня горит, горит!.. И злюсь на себя. И боюсь себя. Новое все это. Если бы он был здесь… Я бы все смотрела и прислушивалась бы, прислушивалась бы к нему. Люблю, люблю его!.. И Григорий должен понять меня. Для него я останусь другом. И постараюсь быть хорошим другом».

Начиналось дымчатое утро, а Юлия все еще не могла уснуть. Бурное чувство заполнило все ее сердце и гнало сон.

«Бураны еще будут. Всякие, разные. Внезапные и нарастающие», – припомнились ей слова Григория.

Глава двенадцатая

1

По насту осеннего снега, в черном полушубке, с кинжалом у пояса и трехствольным ружьем за плечами, в поселок Светлые Юхючи на лыжах вошел Григорий.

Капало с крыш. Весенние зори зарумянили небо. В природе наступало оживление.

Григорий не чувствовал весны. Угрюмо вошел он в маленькую избушку охотника.

– Нельзя ли у вас чайком погреться? – спросил он.

– Можно, родненький, отчего же нельзя, – ответила молодая женщина в розовой кофте и в широкой бордовой юбке.

Григорий разделся, сел у стола на лавку.

– Вы из тайги?

– Оттуда.

– Охотник?

– Нет, рыболов.

– Рыболов? – женщина удивленно посмотрела на хмурое лицо путника, но воздержалась от расспросов. «Какая ж рыба в тайге зимой? Да и сам-то он как осунулся! Знать, охотник, а ничего не добыл. Так и мой. Как у него что-нибудь неладно в тайге, хоть не подступайся!» – Она вспомнила о муже и пожелала ему в этот момент удачи.

Григорий подвинулся на табуретке к железной печке. Широко расставив ноги, обутые в меховые унты, ссутулясь, грел руки.

– Чего новенького в ваших краях? – спросил он, не поднимая головы.

– Да чего нового? Телеграмму получили от товарища Сталина.

– От Сталина?! Кто получил? Какую телеграмму?!

– Да мы и получили. Так и написано: поселок Светлые Ключи, Михею Игнатьевичу Ковригину. И благодарность от самого товарища Сталина. Внесли мы с мужем деньги на танк, пятьдесят тысяч. А как же, все должны помогать фронту!

– Хорошо, хорошо, – оживился Григорий, энергично потирая руки. – Ну а еще чего новенького?

– А еще… Были у нас тут геологи. Трое. Мужик с красной бородой да молодой парень с молодухой. Молодуха вышла из тайги, в чем только дух держится. Ознобилась, верно.

Григорий насупился.

– Ну и что же? – спросил он.

– Я же и говорю – искали они железо, а нашли болезнь одну. С тем и уехали туда, к себе, на Енисей. Старик-то все ругался и проклинал худой край. А что худого в нашем крае? Живем все хорошо. А что нет тут железа, так что же! Другое зато есть: охота, рыболовство!..

Григорий сердито посмотрел на словоохотливую хозяйку.

– Ну-ну. Значит, они не нашли железа?

– Его тут и не было!

– Ну, это еще неизвестно: есть тут железо или нет тут железа. Мы еще поищем его! – и, поблагодарив хозяйку, вышел на улицу.

И опять синева неба, непролазное глухолесье, горы!.. Волкодав шел по следу Григория и нет-нет повизгивал от усталости.

«Все то же, все то же: ничего нет! – думает Григорий, идя по маршруту. – Неужели все поиски напрасны? Черт знает что получается!.. А сердце болит».

Усталый,