Трудный переход - Иван Машуков

— Что я говорила тебе, паразит! Говорила! Ага-а! — торжествующе кричала Перфилу Шестакову его жена на всю улицу. — А ты меня не послушал! У-у, идол, навязался на мою голову! Чтоб ты сдох, окаянный!

— Погоди… чего ты кричишь, ей-богу! — морщился от пронзительного голоса Перфил. — Надо всё толком узнать.

— Иди забирай корову сейчас же!

— Далась тебе корова. Чуть чего — корова! Тут большая политика, а у неё одно на уме! Да ведь не газеты же она читает, корова, а сено жуёт! Ну и пущай жуёт — тебе жалко? — артельное…

Шестачиха принялась плакать.

— Жизнь мне заел! — выкрикивала она сквозь слёзы. — Другие, мужики как мужики, а мой как болван какой-то! Вон Тереха Парфёнов небось не полез ни в какую артель. И Егор тоже! Поумнее тебя мужики! На заработки поехали! Тереха-то коней каких купил, погляди! А ты… Вот артель-то ваша разлетится, что ты тогда делать станешь?

— Не может того быть, — сказал Перфил.

— Вот увидишь! Небось Гришка, Ларион и другие прочие в сторонку отбегут, а вы, дураки, будете отдуваться!

— Не может того быть! — не сдавался Перфил.

Ефим ещё меньше, чем Перфил, поверил слуху, что артели больше не будет. Только на короткое время Ефиму подумалось привычно, что ему отчаянно не везёт в жизни. Хотел жениться в молодости на любимой девушке, а её перехватил другой. В хозяйстве всё время не ладилось. А теперь вот в артель вступил, думал, что лучше будет, а тут вон оно что оказывается. Неужели это правда?

Вместе с женой в толпе крутихинцев стояли они, испуганные и смятенные, во дворе бывшего кармановского дома. Глухой ропот, как прибой, накатывался и рос. Раздавались выкрики:

— Кончать надо всё к чёртовой матери!

— Замутили народ зря!

— Теперь вот расхлёбывай!

— Айда, ребята, пошли! Скот надо забирать!.

Но толпа не двигалась. И выкрики эти неслись словно поверх её, а в самой толпе люди шумели, размахивали руками и всё больше разбивались на отдельные кучки.

На крыльцо из дома вышел Гаранин. Уже начинало темнеть, но можно было хорошо видеть его. Он стоял в своей барашковой шапке и в городском пальто, застёгнутом на все пуговицы. На лице у него было сосредоточенное выражение.

— Граждане! Товарищи! — сказал он негромко.

Толпа колыхнулась.

— Тише! — раздались голоса.

— Рабочий это!

— Рабочий говорит!

Гаранин продолжал:

—.. Пущен слух, что будто колхозов не будет. Не верьте этому! Это кулацкие побасёнки. Колхозы у нас есть и будут!

Гаранин приостановился и сказал обычным, будничным тоном:

— За газетой поехали, сейчас должны привезти. Спокойно, товарищи! Порядочек!

Гаранин спустился с крыльца вниз, и его тотчас поглотила толпа…

За газетами в Кочкино Григорий решил съездить сам. Конечно, можно было бы послать Иннокентия Плужникова, но Григорию хотелось непременно самому побывать в райкоме и заехать к Нефедову — председателю Кочкинской партизанской коммуны.

За несколько часов до того, как возбуждённые слухами крутихинцы стали собираться у правления колхоза, Сапожков, Гаранин и Тимофей Селезнёв сидели здесь и советовались, что им делать: ограничиться ли только читкой газеты или провести собрание?

— Там будет видно, — сказал Григорий. — Назначайте пока собрание.

Вошёл Ларион. Вид у него был растерянный.

— Слушай, Григорий Романыч, — заговорил он, — я прямо не знаю, что и подумать! В деревне-то чего болтают… Будто артелям конец?

— Не беспокойся, — сказал Гаранин, — партия наши интересы не нарушит.

Он вытащил из кармана круглые металлические часы с блестящим циферблатом и посмотрел время.

— До вечера ты должен вернуться, — сказал он Григорию. — Да быстрее! А мы тут будем готовиться к собранию.

Григорий уехал, а Гаранин, Тимофей Селезнёв и Ларион остались в сельсовете.

— Какую пропаганду пустили! — продолжал удивляться Ларион. — Дескать, колхозы отменяются. — Он усмехнулся и посмотрел на Тимофея.

— А всё-таки что там есть, в этой статье? — спросил Тимофей, взглянув на Гаранина.

— А уж что-нибудь такое, что укрепляет колхозы! Порядочек! — Гаранин взмахнул рукой, словно отделяя то несущественное, что до этого было сказано, от того важного и значительного, к чему они ещё минуту пришли.

Конечно, колхозы есть и будут — это совершенно ясно. Иначе зачем он, квалифицированный рабочий, коммунист, торчал бы здесь, в этой деревне! Но народу надо объяснить, чтобы не создавалось паники.

Гаранин крепко помнил, как его вызвали в Бакинский горком партии. В кабинете секретаря горкома сидело человек пятнадцать — коммунисты, отправляемые в деревню. Среди них было двое знакомых Гаранину — мастер азербайджанец Джафаров с четвёртого нефтепромысла и слесарь вспомогательных мастерских Иван Волощук. Гаранин поздоровался с ними.

"Ну что, браток, едем?" — сказал Волощук.

Гаранину приходилось работать с ним когда-то рядом, чуть ли не за одними тисками.

"Поедем, — ответил, он. — Тебя куда отправляют?" — "Не знаю. Мне бы на Украину хотелось, я там родился".

Азербайджанец Джафаров, блестя чёрными глазами, сказал, что его, вероятно, отправят в какой-нибудь здешний сельскохозяйственный район. "На хлопок! Тоже нужно". — "Правильно", — сказал Волощук.

Почему-то этот разговор тогда со знакомыми рабочими запечатлелся в памяти Гаранина. Раньше и Волощук и Джафаров встречались ему среди других людей на промысле, и он никак их не отличал. А теперь они стали ему очень близки — ведь на них, как и на него, пал выбор партийной организации. Об этом говорил тогда и секретарь горкома.

"Из производственных парторганизаций нашего города, — сказал он, — мы выбрали лучших, проверенных товарищей. Их и посылаем в деревню. Помогите крестьянам прочно и окончательно встать на путь социализма. Не уроните чести славного бакинского пролетариата. Помните, что вы — члены той партийной организации, где начинал свою революционную деятельность товарищ Сталин…"

Гаранин и Волощук в группе бакинцев приехали в Москву и явились в Центральный Комитет. Волощук, как и сам предполагал, получил назначение на Украину, а Га ранин, к полной своей неожиданности, в Сибирь, о которой он только читал и представлял её себе, подобно многим: другим людям, родившимся в европейской части страны, краем глухим, лесным, где по улицам деревень и даже городов ходят медведи. Это наивное его представление о Сибири, конечно, сразу же рассеялось, тем более что попал он в степной район.

И сейчас вот он сидит здесь, вдали от своей жены и детей, от привычных ему людей, смотрит на медлительного и умного крутихинского мужика Тимофея Селезнёва, на энергичного, дельного Лариона Веретенникова и думает, что скорей бы приезжал Сапожков. Вот уже час прошёл, как они сидят здесь. Привезёт ли он газету? Тимофей за столом у себя разбирается в каких-то бумажках. Ларион вытащил свой блокнотик и что-то записывает.

Откровенно говоря, Гаранин не думал встретить здесь таких людей, как Ларион, Тимофей и Григорий Сапожков. Он представлял себе свою задачу гораздо более сложной и приготовился работать в одиночку, создавать хотя и с помощью актива, но всё самому, чуть ли не на голом месте… К тому же Гаранину сказали, что Крутиха — деревушка глухая. "Самая дальняя у нас", — так выразился о ней: секретарь райкома. О людях же не было сказано ни слова… Он только узнал, что секретарь партячейки в Крутихе Григорий Сапожков "недостаточно выдержанный". И вот он встретился с Григорием и тут же услыхал от него, что в деревушке в этот день какие-то злоумышленники потравили обобществлённых кур. "Началось", — подумал тогда Гаранин. Сейчас-то он уже успел кое в чём разобраться. Было ему известно теперь и то, как в Крутихе создавалась артель, как Григорий Сапожков настаивал на организации коммуны. "Горяч Григорий…" Но, думая так о Сапожкове, Гаранин видел и его беззаветную преданность делу.

Тимофей Селезнёв нравился Гаранину своей неторопливостью и здравым смыслом. Ларион же как-то признался ему, что "любит механику", и даже хотел уехать из своей Крутихи в город и поступить там на завод. Гаранин даже рассмеялся от удовольствия — так по душе ему пришёлся этот разговор.

"Вон ты, браток, оказывается, какой! — сказал он Лариону. — Ну, погоди, скоро и в деревне будет много своей разной механики!"

Ларион расспрашивал Гаранина о тракторах.

"Важная штука, — говорил он. — Может, и в Крутихе будет. Артелью мы бы купили".

"А что ты думаешь? — уверенно отвечал Гаранин. — Будет!"

С улицы в сельсовет вошёл Иннокентий Плужников. Этого молодого крестьянина с курчавой чёрной бородкой Гаранин считал ещё недостаточно серьёзным. Он как-то спросил Сапожкова, давно ли Плужников в партии.

"Кончился у него кандидатский стаж, надо переводить в члены", — сказал Григорий. "Рановато, по-моему", — возразил Гаранин.