Трудный переход - Иван Машуков

— Ну, уж если ты про Стукалова, — сказал внимательно слушавший его Деревцов, — то у него прямо на роже написано, какой это человек.

— Не о Стукалове тут речь, — нахмурившись, проговорил Трухин. — А ты, Илья Максимович, отчего так интересуешься моей судьбой? Моя судьба теперь ясная: заготовляй лес — и больше ничего. Поработал в райкоме — хватит. Можно обратно на хозяйственную работу перейти. Тут мне спокойнее. Деревья руби — и вся недолга…

— Извиняй, Степан, если что не так сказал, — поправился Деревцов. — Я ведь от чистого сердца.

— Верю, — промолвил Трухин. — Ты лучше скажи — как твоя охота?

— На чушек нынче ходил, — сказал Деревцов. И начал рассказывать про кабанью охоту.

"Почему же отложили в Кедровке гигант?" — думал Трухин, сидя на телеге. Впереди Филарет Демченков помахивал вожжами, покрикивал на лошадей, Трухину видна была его спина. Степан Игнатьевич вспомнил свои вчерашние слова, сказанные Деревцову. Да, он был абсолютно уверен в своей правоте. Его противникам удалось взять верх над ним, но это временно. Правда в конце концов восторжествует. Люди в райкоме ещё не всё и не до конца поняли, что происходило между ним и Марченко на протяжении нескольких месяцев и как всё это завершилось. Да и завершилось ли? Клюшникова и Кушнарёв его поддерживали. Но они не были убеждены, что Марченко и Стукалов действуют во вред партии. Кушнарёв говорил, что Марченко способен ошибаться, но он вовсе не говорил, что Марченко ведёт вредную линию. А Трухин теперь был в этом убеждён.

Что делать? В крайком написать заявление? Это не так просто. Нужны неопровержимые доказательства, Трухин ими пока не располагал, но думал, что они существуют. А сейчас он пока ехал в леспромхоз не сдавшимся, но обезоруженным. И это тяготило его. "А всё же почему отменили гигант? — вновь спрашивал он себя. — Толстоногов говорит, что приезжал уполномоченный, но не Стукалов. Неужели повлияла эта история в Смирновке?" Трухин так задумался, что чуть не вылетел из телеги. Лошади внезапно шарахнулись в сторону. В чёрном, голом лесу, подходившем к самой дороге, вдруг затрещало, словно мгновенный вихрь там пронёсся. Затем шум и грохот стали удаляться вверх, в гору. Всё стихло.

Филарет Демченков крепко держал в руках вожжи. Лошади задирали морды, прядали ушами, готовые рвануться и понести.

— Тпру, тпру, полегче, милые, полегче, — мягким, рокочущим басом успокаивал Филарет лошадей. — Вон как медведя-то мы спугнули! — повернулся он к Трухину. — Смотри, в сопку он от нас ударился. Вылез уж, значит, из берлоги, весну почуял. Небось какие-нибудь корешки тут выкапывал, трудился, а мы ему помешали. Эх, сучьев-то, поди, уж наломал! — Филарет засмеялся. — Туда вот, повыше, в пади, я нынче зимой берлогу видел, да некогда было сходить, всё работа, — в голосе Филарета послышалось сожаление.

Трухин огляделся. Дорога огибала высокую лесистую гору. Внизу лежала падь, вероятно мокрая летом, потому что из-за высокой жёлтой травы на ней видны были кочки. Кое-где на кочках пятнами виднелся снег. Дорога петляла среди пней, телегу иногда подбрасывало. "Знакомые места, — подумал Трухин. — Домой еду!"

Давненько он не был здесь. В пограничных деревнях на Уссури и в сёлах по Имано-Вакской долине работники райкома находились почти постоянно, а в леспромхоз заглядывали лишь в исключительных случаях. Главное совершалось в эти годы в деревне, здесь кипели страсти и разгоралась борьба за новое. А леспромхоз — государственное предприятие, там есть директор, с него можно спросить и потребовать. Вот если он не выполнит плана или проштрафится, тогда должен поехать туда работник райкома, чтобы разобраться во всём на месте. Иногда, впрочем, посылался инструктор — для проверки партийной работы…

Леспромхоз был сплавной. Сплав шёл по реке Иману, впадающей в Уссури как раз у самого городка. Начинаясь в высоких ледниковых гольцах хребта Сихотэ-Алинь, Иман падает с гор и как лезвие ножа прорезает тайгу. Но к Уссури он выходит широким плавным течением. Со второй половины апреля, когда Иман вскрывается, и до той поры, пока он встанет, на его берегах и по самой реке идёт движение, жизнь. Прежде лишь редкий охотник, пробираясь сквозь тайгу или преследуя зверя, выходил к "бегущей воде" Имана. Сейчас от шума и движения новой, вторгшейся сюда жизни и зверь удалился ещё глубже в тайгу, а за ним ушёл и смелый охотник.

Да и таёжные дебри теперь не такие пугающе-таинственные, как в конце прошлого и начале нашего века, когда нога исследователя впервые ступала здесь. Дебри явно отступили перед человеком. Десятилетия освоения таёжного края не прошли даром. Живут теперь на Имане и мирно занимаются своим трудом крестьяне-земледельцы, лесорубы, сплавщики, охотники. Иманские тигроловы далеко славятся своим опасным промыслом. А совсем недавно в самой глухой тайге появились новые посёлки лесорубов.

В эти годы в стране началось большое строительство. Но, кроме внутреннего потребления, дальневосточный лес шёл также на экспорт — в Японию, и в порты Южного Китая. Поэтому лесопромышленные хозяйства возникали на Дальнем Востоке всюду — в бывшем Уссурийском крае, в близком отсюда Приморье, на Амуре, на северном побережье Тихого океана…

Иманский леспромхоз основывал Трухин. Вместе с Филаретом Демченковым плыл он вверх по реке. Стояло лето. Дюжие батовщики гнали узкий и длинный, как корыто, бат — долблёную лодку — рядом с берегом вверх по течению, отталкиваясь от нависших над водой кустов и попадавшихся на пути коряг, упираясь шестами в каменистое дно.

На второй день батовщики пристали к отлогому берегу.

— Доехали, начальник, — сказал Филарет Демченков, отирая пот подолом рубахи. — На косушку с тебя.

Трухин рассчитался с батовщиками и пошёл от берега по лесной дороге…

Сейчас всё это вспомнилось ему в подробностях…

Трухин подошёл к палаткам изыскательской партии на поляне. Его встретил Викентий Алексеевич Соколов, старый лесник, как он себя называл. К старым специалистам, верой и правдой служившим своим хозяевам, в пароде оставалось настороженное отношение. А Соколов когда-то служил тех-ником на лесоразработках купца Парунова, известного хищника, впоследствии японского агента.

Может быть, поэтому, а может, ещё почему, но Соколов в самом начале Трухину не понравился. Бодрым голосом Викентий Алексеевич отдавал распоряжения, но его плохо слушались. В первый же день Соколов пожаловался Трухину.

— Я всего только лесник, старый холостяк, любитель леса и всего, что с ним связано. Деревья лучше людей знаю. Так давайте и договоримся. Вы людьми управляйте, а я техникой лесного дела.

Трухин принял на себя тяготившую Соколова ответственность. Викентий Алексеевич оживился.

— Если вы полюбите лесное дело, я чувствую, что мы сработаемся, — говорил он.

— С чего начинать будем? — доверчиво спросил начальник ещё не существующего лесоучастка своего технического помощника.

Трухин, признаться, плохо представлял себе тогда, с чего он будет начинать. Как в годы партизанства, перед ним лежала карта района — лесные массивы были заштрихованы зелёным карандашом, кружок потемнее обозначал будущий лесоучасток. С Викентием Алексеевичем Трухин выехал к безымённому ручью. В зелёной, по-летнему пряной, разморённой солнцем тайге они долго кружили. Соколов вертелся в седле, размахивал руками.

— Нет, вы посмотрите, какой здесь великолепный лес! — восклицал он.

Кони потянули повод; они раньше, чем люди, услыхали и почувствовали воду. По лесным зарослям в каменистом ложе звенел и сверкал ручей. Трухин и Соколов спешились, разнуздали лошадей. Козырьком фуражки, как в детстве на сенокосе, Трухин черпнул серебряную струю. Ледяная вода обожгла губы. "Да это же родниковый ключ", — подумал тогда Трухин. Позже они с Соколовым назвали этот ключ Партизанским.

Всю обратную дорогу Соколов рассказывал, как варварски уничтожал лес купец Парунов, работавший на японцев. Наехали разные Мадзаки, Судзуки. Рубили и лес и головы! Пришлось уйти к партизанам.

— Так вы тоже, выходит, партизанили?

— Было, — просто ответил Соколов, — ходил, знаете, за проводника.

Трухин по-новому взглянул на старого лесника.

С ним вдвоём они и решили основать лесоучасток на Партизанском ключе. В глухой тайге наскоро рубили бараки, потом они обживались. Глиняные печки дымили, из голых бревенчатых стен лез сухой зелёный мох, которым проконопачивали пазы. Но так хорошо было чувствовать себя созидателем жизни в местах, куда раньше и ворон редко залетал, что Трухин ничего лучшего и не желал. Он без большой охоты поехал в Иман, на работу в райком. Соколов не на шутку опечалился, когда узнал об этом.

— Как же я один-то останусь? — сокрушался он.

На прощание они обнялись и расцеловались..

"Что теперь с Соколовым? Как они работают с Черкасовым — нынешним директором? Как примут моё возвращение? Соколов, несомненно, обрадуется. А Черкасов?" Ему захотелось увидеть поскорее и Соколова, и даже Черкасова, с которым у него были за всё время совместной работы лишь официальные отношения. И опять он подумал, что в лесу будет работать так же спокойно, как работал год тому назад. Сейчас вот надвигается весенний сплав. Трухин уже не был новичком в этом деле — он знал, что предстоит делать в связи с наступающим сплавом. Там настанет лето — сезонное затишье, но леспромхоз должен именно в это время хорошо подготовиться к осенне-зимним лесозаготовкам. "Я перевезу семью, летом детям здесь будет здоровее. Начну опять охотиться, я ведь совсем забросил охоту", — думал Трухин. И когда показался лесорубческий посёлок на Партизанском ключе, он слез с телеги с таким чувством, словно действительно после долгого отсутствия вернулся к себе домой.