Трудный переход - Иван Машуков

Ещё Елену заботило, что отношения между нею и её мужем и семьёй Егора Веретенникова, её брата, никак не налаживались. Егор не пожелал помириться с Григорием, уехал из деревни. Аннушка же по-прежнему встречала Елену так, как будто они были чужими.

Вчера, слушая спор Григория и рабочего, Елена поняла, что Григорий в чём-то ошибался. Теперь ей было жаль мужа. "Не для себя ведь старается, а люди всё недовольны, на людей не угодишь", — думала она о Григории. Днём он слонялся по избе, садился на лавку, смотрел в окно, снова вставал — не находил себе места. Только маленький сын и развлекал его немного. Григорий несколько раз собирался идти в сельсовет, но, взяв газету, подходил к окну, читал, раздумывал…

Выходило, что и он, Григорий Сапожков, виновен в перегибах. На организации коммуны настаивал, круто поступал с колеблющимися середняками.

"А что же было делать? В рот им смотреть? Нет, наверно, я не гожусь больше секретарём партячейки. Пускай лучше кто-нибудь другой будет. Хотя бы тот же Тимоха Селезнёв. Он мужик политичный, у него всё ловко выходит… Интересно, что скажет на это Гаранин?"

И он с нетерпением ждал, когда Гаранин вернётся из сельсовета. Но ещё до этого к Григорию заходил Иннокентий Плужников и сообщил, что Никодим Алексеев агитирует мужиков выписываться из колхоза.

— Ходит прямо по домам, — рассказывал Иннокентий.

— Ну, ты смотри за ним, — сказал Григорий. — Чего-то мне кажется, что не порвалась у него ниточка, которой он был связан с Селиверстом Кармановым.

— И я так же думаю, — ответил Иннокентий.

— Тогда он от суда-то ловко вывернулся, притих, а сейчас, смотри, ожил. — Григорий усмехнулся.

Иннокентий посидел минут десять и ушёл, а Григорий продолжал размышлять. "Нет, Гаранин, ты наших мужиков не знаешь, — мысленно спорил он с рабочим. — Тут один Никодим чего стоит. Целый министр… Его не уговором надо брать. Уговором его не возьмёшь…"

Когда же Гаранин наконец явился и Елена собрала ужинать, Григорий подошёл к рабочему и положил руку ему на плечо.

— Вот что я тебе думал сказать, — начал Григорий. — Не хочу я больше быть секретарём партячейки. Ясно? Пускай кто-нибудь другой.

Гаранин шевельнул плечом, Григорий отнял руку.

— Не торопись, — сказал рабочий, внимательно взглянув на Сапожкова. — Всегда успеем заменить тебя, если потребуется. Обсудим этот вопрос, подвергнем критике наши ошибки…

— Ну что ж, обсудим, — неопределённо проговорил Григорий.

Ужинали молча.

Григория Сапожкова, несмотря на его просьбу, оставили секретарём партячейки. Присутствовавший на собрании крутихинских коммунистов инструктор райкома партии, молодой товарищ, недавно закончивший комвуз, требовал объявить Сапожкову выговор, но Гаранин сказал:

— Не за что.

— Как же не за что? — отстаивал инструктор райкома своё предложение. — Сапожков допускал перегибы. Это факт или не факт? Одна потравленная птица чего стоит!

Но ему снова возражал Гаранин:

— Не ищите во что бы то ни стало виноватых, дело не в этом. Надо исправить ошибки, допущенные в ходе коллективизации..

Григорий молча слушал эту перепалку. Под конец он повторил свою просьбу:

— Не могу я быть секретарём, прошу переизбрать.

Но его не послушали.

— Ты, Григорий Романыч, в амбицию не лезь, — сказал Сапожкову Гаранин. — Лучше признавай свои ошибки да начинай их исправлять. А мы тебе поможем.

Собрание было закрытым, но о том, что оно состоялось, в Крутихе в тот же день стало известно.

— Гришке укорот дали, он всё неправильно делал, — говорил мужикам Никодим Алексеев.

В первые дни он ходил из избы в избу. Но вскоре выходы из колхоза прекратились. Никодим снова, как и прежде, занялся своим хозяйством. "Напрасно его, черта, тогда не выселили", — думал об Алексееве Сапожков. Иннокентий Плужников сказал Григорию, что к Никодиму стал часто забегать Никула Третьяков.

— Не лежало у меня сердце принимать в артель этого подкулачника, — сердито ответил Иннокентию Григорий.

Плужникову Никула казался подозрительным. Григорий вполне разделял его мнение.

Но пока всё шло внешне спокойно.

Наступало время весенней пахоты. Григорий опять весь ушёл в общественные дела. Гаранин от Сапожковых перешёл на квартиру к Тимофею Селезнёву. Елена поняла это так, что у рабочего с Григорием произошла серьёзная размолвка. На самом же деле Гаранин просто не хотел больше стеснять Сапожковых.

Как-то перед самой пахотой Елена, взяв на руки маленького, зашла к Аннушке. Ей захотелось узнать у невестки о брате, увидеть детей Егора; Елена любила их. Аннушка встретила её сдержанно. Елена раскутала из одеяла маленького. Белоголовый здоровенький ребёнок сидел у неё на коленях, потом его пересадили на кровать. Тотчас же к нему подошла Зойка, стала с ним возиться. Девочка что-то ему наговаривала, смеялась. Следил за нею, топорщил пухлые ручонки и тоже смеялся маленький. Васька исподлобья смотрел на тётку. Елена привлекла его к себе, погладила по голове, поцеловала.

— Ну, где же отец-то у вас? — спросила она.

— На Дальнем Востоке, — нехотя ответила Аннушка.

— На Дальнем Востоке! — воскликнула Елена. — Что же это — город такой?

— Нет, тётка Елена, Дальний Восток называется край, как наша Сибирь, — важно ответил Васька; он узнал это в школе. — А тятька в городе Имане, — добавил мальчик.

— В Имане? — повторила про себя Елена. — Письмо, что ли, получили от Егора?

— Получили, — односложно отозвалась Аннушка.

Елена ещё посидела немного и ушла с горьким осадком на душе. Ей было досадно, что в семье брата её по-прежнему встречают как чужую.

Из всего, что услышала Аннушка на бурном собрании в тот памятный вечер, когда она испугалась, "уж не война ли", она сделала свой бабий вывод: что-то случилось такое, что колхозы чуть-чуть не отменили. Значит, дело это ещё не окончательное. Ещё будут споры и раздоры. Пусть уж Егор побудет пока там где-то, в этом Имане. Авось всё-таки отменят эти колхозы, и тогда конец их разлуке. Тут же телеграмму отобьёт. Может, он ничего не знает там, в лесу-то?

Конец первой книги

Книга вторая

Трухин ехал в тайгу. Была ранняя весна, лес стоял голый, чёрный, дорога же — ни зимняя, ни летняя. До Кедровки Трухин тащился на санях. Вёз его иманский сплавщик Филарет Демченков.

— И чего тебя, начальник, в этакое время в дорогу погнало? — гулким басом говорил Филарет, дружелюбно поглядывая на Трухина. — Теперь самая пора в избе пережидать распутицу.

— А ты чего поехал? — спросил Трухин.

— Ну, я-то беспременно должен на месте быть, — серьёзно ответил Демченков. — Скоро сплав.

— И мне нужно. Да ты уж меня один раз возил. Помнишь? Так что, сделай милость, вези и сейчас.

— А ведь и правда! — удивился Филарет. — Я и забыл.

— Ну то-то! — сказал Трухин.

Три года тому назад Степан Игнатьевич впервые ехал в Иманский леспромхоз. И вот этот же Филарет Демченков был его спутником. Только плыли они тогда по реке… У Трухина имелось на руках назначение на должность начальника лесоучастка. А сейчас нет никакого назначения, он просто возвращается на прежнюю работу…

В Кедровке ночевали у Толстоногова. Денис советовал дальше ехать не в санях, а на телеге.

— Да где ж её взять? — бросил Филарет.

— Это мы найдём, — пообещал Толстоногов.

Прослышав, что приехал Трухин, к Толстоногову вечером зашёл Илья Максимович Деревцов и увёл Степана Игнатьевича к себе ночевать.

— Давай уж ко мне, я тебя ждал, — уговаривал он его. — Посидим, поговорим. Скажи, пожалуйста, отчего это вдруг отменили гигант? — спрашивал Деревцов, когда Трухин уже сидел за столом в его избе. — А мужики-то многие повыходили из Колхозов. Эх, люди! — с огорчением произнёс Деревцов. — А тебя, значит, сняли? Обратно в леспромхоз едешь? Выходит дело — ты же оказался виноватым?

— Это бывает, Илья Максимович, когда на правильную дорогу выбежишь раньше других, — ответил Трухин. — Тут тебя и осадят. И обидятся. Даже твои товарищи. Что же это, ты умнее всех? А ты даже не виноват, просто обстоятельства так сложились. Ты увидел, что такой-то человек неправильно делает и даже во вред. Но это ведь ты видишь, а для всех других он ещё всё такой же хороший, порядочный, каким они его всегда привыкли видеть. Но даже если кто-нибудь что и заметит, что ведёт-то он не туда, — подумает: мало ли может ошибиться человек! Пусть свыше поправят. Да и люди тоже разные: один даже серьёзный вопрос постарается смягчить — для собственного спокойствия, а другой так повернёт, что пока сумеешь доказать свою правоту, пока большинство убедится, что ты был прав, что этот человек действительно негоден или во вред делает, для этого должно пройти время. Или в крайнем случае должно случиться что-нибудь такое, когда все увидят: да, этот человек действительно негоден или даже вреден…