Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

под присмотром вашей супруги решения своей участи. Окончательное слово соблаговолит сказать своими золотыми устами их высочество эмир, наш халиф и блюститель нравственности эмир Сеид Алимхан, да прострет аллах длань своего благоволения над его головой! Присутствующий здесь отец женщины, почтенный господин Намаз да согласится с высочайшим решением. Что же касается вас, господин Мерген, поспешите покинуть Бухару, дабы ваше смутьянство и недостойные слова не навлекли на вас жестокую кару закона.

Судилище закончилось. Подали богатый плов. Он «замазал рты» и «заткнул глотки».

Невольный свидетель судилища Георгий Иванович не мог отказать себе в удовольствии высказать в заключение своего рассказа несколько сентенций:

— Что можно сказать! Джелял — честолюбец, человек, обуреваемый страстями, пылкий, ревнивый. Он чувствует себя правым во всем. Привыкший считать себя героем и выдающейся личностью, он не мог простить Юлдуз ее невольной измены. Нет сомнения, чувства к Юлдуз в нем не угасли. Я видел, как изменилось его вечно суровое, каменное лицо, когда она сорвала прочь с головы свою паранджу… Да и кто мог устоять против таких глаз, яростных, молящих?.. Но Джелял — великан страстей. Он высокомерен и горд. Он человек высокой верности и чести. Он не мог не истолковать по-своему, эгоистично прямолинейно всю историю. Нашел виновной с точки зрения, я бы сказал, библейской.

— Хочу теперь перейти, — сказал Георгий Иванович, — к самой, скажем, необыкновенной главе истории, теперь уже личного характера.

Муфтий закрыл Юлдуз в своем ичкари. Всем он объявил, что приобрел новую рабыню-служанку, и даже составил у махаллинского казия на эту сделку «васику». И не на свое имя, а на «вакуф» ишанского подворья, чем оградил себя от всяких недоразумений с главным блюстителем нравственности города.

Но зимой «рабыня-служанка» бежала из подворья. Потом выяснилось: она долго скиталась по заснеженным, обледенелым махаллинским переулкам, пытаясь выбраться из города. У Самаркандских ворот ее задержала стража, приняв за гулящую. Но никто не мог определить, кто она, ее просто прогнали обратно в город.

Возвращавшийся в то время из дальней поездки в пустыню Кзылкум Георгий Иванович натолкнулся на замерзающую молодую женщину, не разглядев в темноте, кто она, приказал посадить в арбу с имуществом и инструментами изыскательской партии и привез ее в ишанское подворье. Так несчастная оказалась опять во власти господина муфтия. Ее заперли тотчас же в подвале.

Тогда Георгий Иванович решительно вступился за молодую женщину. Скандал грозил выйти за высокие ворота подворья, что могло привести к трагическим последствиям. Муфтий сразу же сообразил: женщину заберут эмирские чиновники, и она кончит свой печальный путь в «зиннахане» Арка, где ее задушат как развратницу. А он, муфтий, потерпит изрядные убытки. Но больше всего боялся хитрец, что из-за «шума и гама» обнаружится местопребывание Георгия Ивановича, и новобухарская полиция потребует его выдачи.

Многомудрый муфтий принял решение поистине в восточном казуистическом духе, достойное премудрого царя Соломона. Он буквально вынудил Георгия Ивановича, пугая неизбежной гибелью молодой женщины, совершить сделку — «покупку рабыни по имени Юлдуз» и оформить «вступление в законный брак с вышеназванной наложницей». Муфтий сыграл на добрых чувствах, гуманности, жалости Георгия Ивановича. Для этого ему пришлось формально признать себя «рабом и невольником». Мало того, дать клятвенное обещание принять ислам и подписать кабальную расписку на очень солидную сумму, в которую муфтий оценил вакуфную рабыню «молодую, здоровую, с белыми зубами и румянцем на щеках». По крайней мере, так записали у казия в «васике».

— Единственное, что «раб и невольник» не захотел — так это сменить религию, — иронизировал Георгий Иванович. — Атеист не может менять убеждения на ислам ли, на буддизм… А казикалан потребовал от муфтия — у них там какие-то нелады — документы. Не составили бы документов — получилась огласка, разоблачение. Геолог «загремел» бы. Аталык и муфтий остались бы без крайне необходимого специалиста. Так рабыня Кульмас сделалась хозяйкой привратницкой. Прошу любить и жаловать. А почему она Кульмас — Несмеяна? Ну, это имя господин муфтий придумал.

Порой на Георгия Ивановича «накатывалось лавиной» мрачное настроение. Внутренне он проклинал свое бессилие, свою беспомощность. Он, человек, полный энергии, высоких устремлений, вот уже сколько лет бездействует, влачит подневольное, рабское существование. Мало того, в его жизни все перевернулось в полном смысле слова. Великодушный его порыв, почти случайное заступничество за несчастное, обиженное существо, бескорыстный поступок привели — «сам не пойму, как» — потому, что «изгой», «странник», «бродяга» вдруг — именно вдруг! — сделался женатым человеком, семьянином, познавшим семейный уют, правда, уют азиатского типа. Впрочем, явление тоже обывательское!

X

Разве есть сердце,

где не нашла бы пристанище

                                 любовь?

Если бы не было любви,

на что бы годно было

                                 сердце!

Сеид эд-дин Джувейни

Георгий Иванович менторским тоном разъяснял своим гостям — доктору и Мергену, как бы извиняясь за появление в своей привратницкой каморке полного обаяния женского существа.

— Еще Сент-Бёв, — думаю, не обязательно напоминать, кто такой Сент-Бёв… Словом, мой любимый еще со студенческой скамьи философ говорил: «Если у человека к сорока годам дом не заполнится детскими голосами, душа лопается по ночам от кошмаров».

Он конфузился еще больше, потому что его красавица жена, потряхивая черными, воронова крыла, бесчисленными косичками, плавала по комнате, неслышно ступая босыми ногами по кошме, хлопоча с завтраком, нисколько не пытаясь замаскировать свой располневший стан.

— Извините ее. В институтах благородных девиц, как вам известно, не воспитывалась, «изячным» манерам не обучена.

Доктор лишь слегка пожал плечами: к чему там какие-то объяснения?

А Мерген сосредоточенно рассматривал узор на устилавшей земляной пол кошме.

Да, мудрый охотник Мерген, все такой же прямой, суровый, присутствовал в привратницкой при разговоре и вел себя, как будто он вообще не заметил присутствия в комнате женщины. Или как посторонний, попав нечаянно в помещение, где случайно оказалась жена хозяина, лица которой он не мог, не имел права видеть, согласно строжайшим обычаям.

Он как будто не знал об отношениях между Георгием Ивановичем и Юлдуз. Даже когда она попадалась ему на глаза, он смотрел на нее пустым взором, точно и не видел.

Хоть Юлдуз явно и нервничала, и на душе у нее было неспокойно, делала вид, что не замечает Мергена.

Юлдуз была глубоко убеждена, что она вправе любить или не любить того, кого она хочет.

В ней жила душа свободной женщины.

Она не любила Мергена, хоть и уважала и была благодарна ему.

А вот Георгия Ивановича Юлдуз полюбила и за то, что он спас ее, вырвал из рабского состояния, облагодетельствовал. Неисповедимы пути человеческих привязанностей. И еще! Она любила Георгия Ивановича за то,