Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

В напряженную обстановку привратницкой внесли оживление сыновья доктора. С шумными возгласами они рассматривали старинный, громоздкий мултук, притулившийся в нише. Георгий Иванович успел рассказать, что грозное с виду оружие полагается ему по должности привратника обширного подворья.

— Ум у меня в состоянии полного застоя, — продолжал объясняться-оправдываться Геолог, — а меня швырнуло в такую, с позволения сказать, пропасть… в рабство. Вынужденное, безвыходное… И человек слаб. Сознаюсь: не всегда свеча сжигает себя, когда светит другим. Огарочек остается. А? — И добавил, взглянув очень ласково в темные глаза молодой хозяйки, присевшей у дастархана и переливавшей чай из чайника в пиалу и обратно, чтобы чай стал покрепче: — Не правда ли, она прелестна? И еще она обладает даром природы: веселостью. И у нее смышленый и добрый ум… А в моей жизни — дерганой, скитальческой — вы знаете, что это значит. Можете представить. Я уже десять лет оторван от всего, что напоминает родственные связи. Вот тут-то и вспомнишь Сент-Бёва.

Гости отказывались от завтрака, но хозяйка ласково просила их, заглядывая им в лицо, пока они не подчинились.

Мерген чувствовал себя очень неудобно. И только бормотал что-то невнятное. Внезапно он встал, приложил руку к сердцу, проговорил «рухсат» — и ушел.

Георгий Иванович прислушался к скрипу калитки и заговорил:

— Да, друг мой доктор считает, что надо собираться. Пришло время странствий и путешествий… Но я отсюда никуда не поеду. И с вами не поеду, — и он ласково посмотрел на жену.

Когда Георгий Иванович решительно заявил, что он не едет, она вдруг ласково провела ладошкой по небритой щеке Геолога, застыдилась, вскочила и убежала.

— Так что меня не жалейте и не тревожьте. Поживем и так… до счастливого семейного события…

Никаких доводов Геолог не хотел слушать. Да доктор особенно и не уговаривал его. Он сожалел, что сложившийся в его голове хитроумный план вызволения Георгия Ивановича из рабства, очевидно, не осуществится.

Он не мог не поиронизировать над своими «великими» планами.

— Да, цепи рабства не всегда ржавы и обременительны.

Георгий Иванович не рассердился и снова посмотрел на вошедшую с чайником жену:

— Она в курсе моих дел. У нее феноменальная память. Для связи незаменима. И смысла не поймет, а повторит буква в букву. Когда она загорится, ее не остановят никакие стены. Вот хотя бы Даул. Помните, конечно, историю этого побоища? Юлдуз приехала туда. И очень вовремя. Не знаю, чем бы все это кончилось для Пардабая и для вашего почтенного слуги. Молодец, Юлдуз! Всех нашла, все перевернула. О, она у меня — вся энергия и целеустремленность!

— Значит, когда я приезжал в Даул, она была…

— Моя Юлдуз все сделала, что нужно. Отправила с верблюжьим караваном бухарских купцов. Проползли ночью в темноте под носом у пристава Бжезицкого, он и не заподозрил ничего.

У меня сейчас семья! — заключил разговор Георгий Иванович. — А будущее покажет… Вы можете смело оставлять меня в Бухаре.

Но Георгию Ивановичу предстояло еще объяснение с муфтием. Нет сомнения, что он мог заподозрить все, что угодно. Приезд доктора в ишанское подворье? Чаепития в караулке у ворот?

И самое главное, то обстоятельство, что доктор долго и упорно отклонял приглашение пожаловать в парадную мехмонхану, где, как оказалось, пребывал в гостях сам Аталык.

— Добро пожаловать, благословен тот час, когда вы соизволили переступить порог нашего жилища! О, почему вы, господин доктор, не пожаловали к нам, а пребывали в конуре, в привратницкой? Или мир перевернулся вверх ногами? Неужели вы не пожелали уделить несколько мгновений облагодетельствованному вами несчастному, погибавшему во тьме слепоты и осчастливленному навеки?

Все сделалось ясно. Господин муфтий, как видно, прекрасно знал о посещении подворья доктором, знал он и о том, что говорилось в привратницкой. И стало понятно, почему его почетный гость Аталык тоже выжидал, пока доктор пил чай у Георгия Ивановича.

«И в потолке водятся мыши. И у стен есть уши».

В домашней обстановке муфтий предстал перед гостями совсем уже не придворным вельможей. Он выглядел, на первый взгляд, точно таким, каким помнил его Иван Петрович по кишлаку Тилляу, у него только отчетливее проявились важность, патриархальные повадки. Ладонь правой руки то и дело взлетала ко лбу, затем чуть прикрывала глаза, окаймленные красными веками, что придавало ему вид заважничавшего суслика, затем падала столь же плавно вниз, чтобы приложиться к груди, точно муфтий старался сдержать рвущиеся из сердца избыточно откровенные чувства величия и самомнения.

И доктор от души пожалел Георгия Ивановича, не строившего никаких иллюзий на счет своей участи быть невольником «сего святого отца». А муфтий старался показать себя в самом благоприятном свете.

У него:

Благополучие — ласково!

Беспощадность — ласкова!

Любезность — ласкова!

Лживость — ласкова!

Честность — ласкова!

Подлость — ласкова!

— Вы, доктор, когда-то излечили нашего уважаемого хозяина от слепоты физиологической, но никто, никогда не излечит его от болезни нравственной, именуемой алчностью. Недаром нашего Мергена при одном упоминании имени муфтия бросает в жар и холод, и он говорит: «Три сорта людей знаю: одни — хлеб, без них не обойдешься. Другие — лекарство от болезни. Они неприятны, но порой нужны. А вот третьи — это болезни. Никому они, не дай, боже, не нужны. Муфтий — болезнь рода человеческого».

Сегодня господин муфтий играл роль гостеприимного хозяина. Держался удивительно любезно. Выслушал доктора внимательно, даже чересчур внимательно.

Но хитрец есть хитрец. Муфтий проявил себя поистине восточным дипломатом. При этом он поглядывал на Аталыка, тот сидел, опустив глаза, не поднимая тяжелых век.

В ответ — с ним муфтий впрочем не спешил — почтенный духовный вельможа принялся юлить и вертеться:

— О, я вас, господин доктор, понимаю. Но ведь Георгий Иванович не раб. Он умелый, знающий, могущий приносить большой «доход» и себе и нам. Он наш хизматчи, что у русских называется служащий, а на Западе — клерк.

Со сладенькой улыбкой, снова глянув на Аталыка, муфтий продолжал:

— Здесь говорят о рабстве. Так вот — рабство в Бухаре отменено. И уже давно. Урус Георгий состоит в «анжинирах» у самого Аталыка. Эмирским правительством с ним заключается договор.

— Договора нет. Одни разговоры, — решительно возразил Георгий Иванович.

— К великому сожалению, господин Георгий нездоров, и ездить в пустыню ему трудно. А денег господин Аталык на поиски и изыскания потратил — аллах акбар! — много, и на лечение Георгия, и на корм лошадей, и на самого Георгия истрачена полная мошна. Согласно договору.

— Господин муфтий, договора нет!

Но муфтий отмахнулся:

— Составим, заключим, подпишем. Да и зачем вам договор!? В Самарканде и