Паргелий - Андрей Деткин

и переживаются как свои собственные. Принимает сразу и безоговорочно новую сущность. Для стабильного и полного вытеснения, если хотите, затирания нежелательных воспоминаний из прошлой жизни, надо время. Замечу, в сознании контролера оно течет немного иначе, чем на вашем хронометре.

Юрий быстро взглянул на наручные часы.

- Время, как известно - лечит, - профессор глубокомысленно опустил глаза и большим пальцем водил по круглому боку стакана. - Мой пациент скитался по сознанию мутанта шесть-семь лет, когда в реальности прошло всего три недели.

- То есть вы хотите сказать, пациент проживает некий отрезок жизни в сознании мутанта и не замечает этого? Воспринимает происходящее как собственную реальную, наполненную различными событиями жизнь?

- Именно так и происходит.

- А если с пациентом что-то случится эдакое, ну, к примеру, кошмар какой-то или, хуже того, он погибнет в сознании контролера, что тогда?

- Не забывайте, голубчик, я могу присутствовать, наблюдать и при необходимости корректировать сновидение или даже перезапускать некоторые временные отрезки. Эти контролеры, - профессор пьяненько потряс пальцем, - те еще штучки. С их мозгами такое можно творить, - профессор заговорщически подмигнул Юрию.

Юрий в ответ натужно улыбнулся. Ему не понравилось это многозначительное подмигивание Воланда, которое, казалось, и вовсе не было подмигиванием, а чем-то иным, подсовывающим под руку пустой лист для подписи, что ли.

- Получается, - пораженный нехорошим предчувствием, Юрий говорил уже серьезно, - в сознании контролера может находиться одновременно несколько объектов. И как много?

- Опытным путем пока подтверждено одновременное пребывание трех личностей.

- Если правильно понимаю, первый - майор, вы - второй, а кто третий? - от удивления Юрий выпрямился в кресле, а лицо его вытянулось.

- Ах да, я так увлекся. Это ваш швепс. Бр-р, - профессор потряс головой и извиняюще улыбнулся, - джин, конечно же. Он, знаете ли, слегка пудрит мозги и путает карты, - профессор неопределенно покрутил рукой у головы. - Я забыл упомянуть о втором участнике эксперимента (профессор уже не употреблял слово «терапия»), некоем Алексее. Он включился в процесс по прошествии некоторого времени. Я не планировал, но изучив его анамнез и психологический портрет, решил, что это будет полезно в терапевтических целях обоим пациентам. И не ошибся. Ого, - профессор взглянул на настенные часы, - уже половина первого. Засиделись мы, коллега, знаете ли, засиделись, - профессор одним глотком допил остатки в стакане, после чего согнулся и поставил его на столик.

- Профессор, умоляю, хотя бы пару слов о втором пациенте. Пожалуйста, - Юрий смотрел на профессора жалостливо.

- Ну, если пару слов. Это сверхсрочник, тоже с кордона. Сирота, откуда-то из здешних мест. Во время рейда по зоне попал под пси-воздействие мутировавшего волка. Получил серьезное повреждение головного мозга. Товарищи в бессознательном состоянии принесли его в медсанчасть. Мне позвонили, описали ситуевину, - профессор икнул, - прошу прощения, ситуацию, попросили взглянуть на парня. Я согласился, вот, собственно, и все.

- А где они сейчас? Что с вашими пациентами? Излечились?

- Юрий, - профессор снисходительно улыбнулся, - вы многого от меня хотите сразу. В бутылке осталось еще достаточно джина, чтобы нам растянуть разговор хотя бы еще на один вечер. Не лишайте меня удовольствия, голубчик, - он слащаво улыбнулся.

Профессор утаил еще одного пациента - четвертого, принимающего участие в эксперименте до сих пор. Колючая, вечно со своими идеями Авигайль не умела слушать. Совсем. Слова не давала сказать. В какой-то момент профессор даже начал ей подчиняться. И… однажды он просто не вывел ее из сознания контролера. Он еще не решил, как с ней поступит. Но точно знал, пока она ему не нужна. Она не мертва и не жива, во второй палате под капельницами в управляемой коме. В таком состоянии она вполне устраивала профессора - идеальный слушатель, просто душка. Он наблюдал ее, смотрел показания аппаратуры, датчиков, разговаривал с ней, рассказывал, каких результатов добился без ее гребаного участия. Но порой скучал по живому слову и уже, честно признаться, побаивался возвращать Авигайль. Слишком долго она находилась с той стороны.

Когда-то Анатолию придется о ней рассказать. У профессора была наготове правдоподобная легенда. Очень правдоподобная. Профессор нуждался в пациентах, в последнее время их не давали, и угрозы из центра в конце концов воплотились. Проект закрыли из-за нестабильности результатов и неприемлемых рисков (чертовы вэвэшники оба свихнулись). Институту с трудом удалось погасить скандал с их командованием. Майор - другое дело. Он задержался дольше остальных и был идеальным пациентом. Профессор частенько вспоминал Николая с приятной ностальгией. Но его пришлось вернуть. Семья, комбат хренов… Остался один, - мать алкоголичка, отец умер, кажется, под косилку попал, дом сгорел, в медсанчасти о нем думать забыли (сплавили, и бог с ним, меньше проблем). Алешу профессор берег.

Трудно, трудно, черт возьми, стало с пациентами. Приходится через сеть заманивать начинающих амбициозных психотерапевтов, психологов, хреновых «неврипитологов», желательно несемейных, желательно приезжих, желательно без живых родственников, желательно не одаренных, но и не совсем тупых. Где таких, мать вашу, взять??? «Юрий, кажется, подходит, - думал профессор с робкой надеждой. - Надо поближе с ним познакомиться, втереться в доверие, и тогда, быть может, из помощника, как и Авигайль, он превратится во что-нибудь полезное».

Дома

Николай стоял в пустой комнате старенького, построенного еще в далекие восьмидесятые отцовского дома, который назывался то дача-кляча, то фазенда, то приют неугомонных, и смотрел на осенний сад через плаксивое окно с деревянной рамой, крашенной белой краской, с плохо подогнанным штапиком, с неаккуратно промазанной на стыках замазкой. Неугомонных душ здесь осталась ровно одна. Отца похоронили в 2004-м. В тот год случились события в Беслане, в Москве взрыв на «Автозаводской», сгорел Манеж, взорваны два пассажирских самолета - 42 жертвы, вторая чеченская... Это был тяжелый год, и смерть отца сделала его еще тяжелее. Николай просто не мог не быть рядом с мамой. Все скорбные хлопоты взял на себя. Танюшка тогда заболела и с двусторонней пневмонией угодила в больницу. Светлана, понятное дело, осталась с ней.

Теперь, когда он вернулся, Мария Ивановна, женщина в преклонных годах, приняла его и семью с распростертыми объятиями. Родные люди, они навсегда остаются таковыми. Пожилая женщина еще советской закалки, жена офицера, помотавшаяся по гарнизонам, знала почем фунт лиха и сочувствовала Светлане. Глядя на Танюшку в инвалидном кресле, у нее на глаза навернулись слезы. Вымуштрованная нелегкой жизнью, она быстро взяла себя в руки, и когда