Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

паспортом Уваровой. Там мне предъявили мою фотографическую карточку и заявили мне, что я не Уварова и не Дешина. Препроводили меня сюда в Питер, сижу в предварительном пока под фамилией Дешиной Зинаиды Васильевны. И здесь на допросе мне сообщили, что им известно, что Дешина давно-де замужем и что я и в прошлом году сидела не под своим именем и т. д. «Кто же вы, этого мы пока не знаем, и если не узнаем, то будем судить вас, как бродягу». Мне в Александровске удалось вот что узнать — примите к сведению. В Берлине, уже, кажется, четвертый год, очень близко к транспортной организации С. Д., если не в ней самой находится предатель, он православный, лет 30-35, блондин, с русой бородкой, жандармам известен под фамилией Гарин. Все провалы в Александровске есть дело его рук. За последнюю неделю было арестовано четыре человека с литературой, 2 студента и 2 студентки. Им заявили еще до обыска, что везут они литературу на себе в таком-то количестве и таких-то названий. Обо мне была накануне получена телеграмма, что я еду по паспорту Уваровой в понедельник. Что за мной в Берлине следили, это несомненно, но знать, что я еду в понедельник, мог только свой человек. Итак, примите это к сведению и разберите досконально, а пока надо прекратить в Берлине все дела и по возможности разъехаться всем оттуда. Ну, вот и все, что я могу сообщить. О себе писать не стоит, сами понимаете, каково настроение. Так глупо пропасть. Обидно до смерти. Даже жить не хочется. И без меня, конечно, жизнь пойдет, я знаю это, но мне-то без этой жизни не жить. Ну, всего, всего лучшего. Крепко всех обнимаю. Всех помню, всех люблю и жду весточки».

Эссен читала с болью. Перехватили ее письмо, посланное со всякими предосторожностями в Берлин. Значит, предупреждение о провокаторе не дошло до назначения. Провокатор продолжает делать черное дело. В том, что ее предал провокатор, сомнения нет. Она могла назвать его имя, поэтому дала такие точные приметы, уверенная, что товарищи разберутся. Сколько бед принесет, коли его не обезвредить!

От огорчения зазвенело в ушах и кабинет раскачивался, как палуба при шторме. Это ощущение стало повторяться на допросах с досадным постоянством. Она кинула быстрый взгляд на полковника Маслова. Нет, удовольствия господину полковнику она не доставит: и подлинных чувств не выдаст, и в обморок не упадет. Придвинулась к спинке стула, ища опору. И молчала.

— Прочитали?! — Голос полковника доносился откуда-то издалека. — Государство обладает аппаратом, да-с, превосходно поставленным сыскным аппаратом, и всякие запирательства ставят вас в смешное положение.

Эссен, овладев собой, рассматривала полковника с интересом и не без иронии. И этот взгляд его возмущал. Он откашлялся и сухо спросил:

— Признаете письмо? Что вы имели в виду, когда информировал и о так называемом предателе партию?

— Конечно, письмо своим не признаю! — рассмеялась в лицо полковнику Эссен. — Поскольку не признаю, то не могу ответить на вопрос, что имела в виду безымянная корреспондентка.

— Письмо не безымянное, а подписано партийной кличкой Сокол. И это ваша кличка, Мария Моисеевна. — Потеряв терпение, полковник стукнул кулаком по столу: — Ваша...

— Гнев — не лучший советчик в делах следствия! — презрительно бросила Эссен. — Ваша ошибка — в большой самонадеянности. Видите ли, все-то вы знаете лучше меня... Но дело не только в знании, а в доказательствах. А доказательств нет! К тому же допрос продолжается пять часов... Я устала отчаянно, да и у вас такой возбужденный и замученный вид... — не отказала себе в удовольствии. — Больше не скажу ни единого слова.

— Скажете! Будете упрашивать, чтобы выслушал вас, любезная Мария Моисеевна, да времечко будет упущено! — кричал полковник, поднявшись во весь рост. — Скажете!..

— Стыдитесь! — Эссен холодно блеснула синими глазами.

Полковник яростно нажал кнопку звонка.

СОКОЛ

Стояли холодные декабрьские дни 1904 года. Эссен продолжала находиться под следствием в доме предварительного заключения. Она похудела, побледнела и все чаще ощущала дикую головную боль. Хотела пожаловаться врачу, да понимала бесполезность подобного шага. Даже надзиратель дядька Иван и тот вздыхал, унося из камеры нетронутым тюремное питание. От бессонницы пропал аппетит, и запах тюремной баланды казался отвратительным. За день выпивала стакан молока, который при обходе прописал врач, пораженный ее бледностью и худобой.

— Какую красоту загубила! — Качал головой дядька Иван и с осуждением смотрел на Эссен. — Барышня, в каждое дежурство все хуже становитесь. Краше в гроб кладут. Может, чем помочь?! Записочку там передать...

Эссен отрицательно качала головой. Сидела она под чужим паспортом, обвинялась в бродяжничестве, за что полагалась каторга, и никого не могла вызывать на свидание. За каждым, кто явился бы на свидание, началась бы слежка, а беду накликать на друзей не в ее правилах. Имени своего не открывала. Решила терпеть до последнего момента, а затем открыть настоящую фамилию и выбить из рук следствия обвинение в бродяжничестве. Но и в этом случае все было не просто: потянутся нити к побегу из Олекминска. На беду, и болезнь накатилась. После последнего допроса полковник Маслов ее не вызывал — видно, готовил ловушку.

В коридоре послышались шаги. Осторожные и неторопливые. Так ходил старший надзиратель, большой мастер по искоренению перестукивания. Словно барс, он бесшумно двигался по коридору, а потом неожиданно распахивал дверь и заставал арестованного на месте преступления. Он устраивал безобразный крик на всю тюрьму, грозил каторгой, поносил провинившегося последними словами. Раздув щеки, старшой хватался за свисток, висевший на груди. Собирались надзиратели, потом приходил дежурный офицер, и виновного уводили в карцер. Мелкий человек был этот Филипповский: чужая беда доставляла ему радость...

Мария его презирала. Садист... Настоящий садист... Правда, в последнее время из-за нездоровья стучать перестала.

На этот раз Филипповский остановился около ее двери. Погремел ключами, стукнул волчком, бесшумно открыл дверь. Сухой. Длинный. Со злыми глазами на чернявом лице. Мундирчик отутюженный, сапоги блестели.

— Встать! — прокричал неуверенно Филипповский.

Конечно, арестантка скорее в карцер отправится, чем встанет при его появлении. Знал превосходно и каждый раз кричал из любви к порядку. Подождал и сердито приказал:

— В свиданную комнату!

Эссен от удивления всплеснула руками. Ее на свидание?! Перепутал, прохвост, хочет поиздеваться. Беспомощно огляделась. Дверь оставалась открытой, и на пороге застыл дядька Иван. Она поймала его взгляд и