Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

— Да, — продолжал Вунг, — он всех европейцев зовет «папа». А они иногда пугаются. Что страшного могут произнести уста маленького мальчика? А его отец невнимателен, не видит его годами.

Энн холодно встретила маленького мальчика, удивительно похожего на Алексея. Почувствовалось, что скульптор, создатель этой живой натуры, вложил в свое создание все силы и страдания. Энн как страстный художник вылепила его со всей любовью к Алексею, по его образу и подобию.

Целый мир горячей любви, спрятанной под холодностью, прочитывался Алексеем в ее лице. Слов и не надо.

Вунг заплакал. Мальчик был спокоен и доверчив, держа Алексея за руку, потом отпустил ее и стал играть у его ног, словно чувствуя, что обрел отца.

Вунг понял все с полуслова, и объясняться долго не пришлось. Казалось, в этом богатом, изобилующем произведениями искусства и новейшими техническими приборами доме китайца жизнь текла как обычно.

Энн и китайские дамы удалились во внутренний двор, а мужчины, как принято в хорошем обществе, поговорили о политике.

— Вы про любовь, а старый Вунг про общественное развитие!

Вунг уверял, что китайцы проходят в Гонконге хорошую школу и спустя многие годы больше сделают для Китая, чем богдыхан и тайпины.

— Гонконг! Мы не предатели! Мы — ханьчжи! Ханьские люди! Китай будущего здесь, в Гонконге. Гонконг — это маленький слиток золота, такой тяжелый, что со временем он притянет маньчжурскую империю.

А про Энн и Алексея старый Вунг все знал. Как они вчера искали его дом и встретились. Как отправились на корабль, как их там ждали и встретили массой букетов. Все это было похоже на свадьбу.

Вечер Алексей проводил наедине с Мусиным-Пушкиным.

— Ну и крепкий же вы орешек, Алексей Николаевич! — сказал ему Александр Сергеевич. — Поздравляю вас. Если бы вам не было так больно расставаться с ней три года тому назад, то вы бы и холерой не заболели на переходе из Гонконга. Видно было, как вы тогда ослабли, пали духом, какая безнадежность охватила вас.

Сибирцев не просил заступничества. Ясно, что Пушкин возьмет на себя честь переговоров с Путятиным, когда наш посол по пути в Петербург появится в Гонконге. Архимандрит, кажется, тоже все понял и сочувствует Алексей должен немедленно спасать Энн и сына.

Глава 21

ПУТЯТИН И ДЖОНСОН

Путятин, сидя в готическом кресле с высокой спинкой, на которой резные острия как шпильки башен, сказал епископу Джонсону, что смолоду обрек себя на послушание, вечный пост и намерен был принять монашество.

У Джонсона в жизни бывали встречи с самыми необычайными людьми; попадались разные оригиналы. Но тут русский адмирал, военный, льющий кровь в боях, претендует на роль духовной особы. Речь его безупречна, строем мыслей и выбором слов он не производит впечатления иностранца. Путятин объяснил, как дал зарок богу пойти в монастырь, если оправится, когда умирал, но не умер, исцелился, в монахи не пошел, спустя годы получил адмирала, обрек себя на молитвы и добрые дела и является к Джонсону, как можно подозревать, как к коллеге.

При этом он неожиданно добавил, что молодой государь в России искореняет пороки бюрократии.

Епископ Джонсон сказал, что читал Гоголя и что взяточничество в России ничтожно. Врачу дарят гуся к празднику, а судье щенка; пустячные взаимные услуги осуждаются как преступления, этим общество обрекается на застой. Надо знать размеры взяток в Западной Европе и в Азии.

— Россия еще отстала в пороках! — утешительно отдал епископ должное патриархальной честности русского народа. Его лицо как лик с иконы, вокруг головы нимб сияет из тропических лучей солнца, пробившихся через витраж стрельчатого окна.

Джонсон быстро понял, в чем дело. С упоминаниями о возрождении России речь пошла о счастье молодых людей, о спасении их душ. Джонсон вполне согласен содействовать. Джонсон все видел и все знает. Поначалу очень мило увлечение посла Элгина дочерью Боуринга. Но потом могла возникнуть угроза катастрофы, хотя Элгин никого в подробности не посвящал и вообще никому и ничего не говорил. Скандал мог разразиться. Небывалый скандал на всю колонию, мало — на всю империю и на весь мир, со следами, которые поведут в историю. Элгина надо было выручать. Он сходит с ума. Могущественные дубы ломаются сразу. До сих пор у епископа был свой план. Но тут навертывался удобный выход.

Когда в гонконгскую бухту из Шанхая пришел пароход «Америка» под флагом русского посла адмирала Путятина, якорь по указанию английского лоцмана отдали на почетной стоянке, не занимая места у причала, на рейде вблизи берега, напротив самой роскошной части города Виктория, так что боковые иллюминаторы рубки стекло в стекло смотрелись с белой громадой губернаторского дворца на горной террасе сопки. Как знал Путятин. Джон Боуринг больше уже не губернатор колонии, а новый губернатор еще не прибыл. Самого сэра Джона только что видел Евфимий Васильевич в Шанхае, встречался с ним любезно и толковал с ним по душам. Боуринг еще более месяца пробудет в Шанхае, он изучает там нравственную теорию тайпинов и собирает сведения о личности Хуна, их короля и бога, по тем печатным изданиям, которые распространяются самими повстанцами. После этого на короткий срок сэр Джон отправится в Японию. Перед тем как покинуть колонию навсегда, желает побывать в этой стране, северный остров которой еще недавно желал занять под английскую колонию. Он в 56-м году признался в этом американскому консулу Харрису, ища в нем союзника, а Харрис пил с нашим капитаном Посьетом и в благодарность за подаренную ему шлюпку выложил секрет. Посьет, возвратившись в Петербург, доложил Горчакову. Путятин узнал от него же.

С крепостей Гонконга загрохотали салюты в честь посла императорской России. Путятин принял почести местных властей. На другой день он нанес визиты высоким чиновникам, заменявшим Боуринга и главнокомандующего.

В тот же вечер Сибирцев получил доступ к послу и открылся ему вполне. Командир корвета «Стрелец» Пушкин о том же деле успел поговорить с архимандритом Аввакумом. Путятин узнал суть дела от своего духовника, был готов к встрече с Сибирцевым и выслушал его терпеливо.

Канитель предстояла невероятная. Надо пройти по целой лестнице разрешений, как по качающемуся штормтрапу на борт огромнейшего корабля. До самого царя!

Есть законы божеские, а есть государственные, которые всюду свои. Но ведь есть и нелепые законы. Молодой человек хочет жениться. Тайну его, может быть, знают, что сын растет в семье банкира Вунга и, вероятно, станет китайским финансистом. Евфимию Васильевичу позарез хотелось бы переженить лучших своих офицеров на англичанках.